Балтийская трагедия. Катастрофа - Игорь Львович Бунич

ушли, так и не добившись прямых попаданий, но ни у кого не было никаких иллюзий, что они не вернутся.

На палубе воцарилась тишина — странная, непривычная и тревожная. Возможно, что зенитный огонь и не был особенно эффективным, но он как-то укреплял уверенность в благополучном исходе плавания.

Теперь же все почувствовали себя безоружными, понимая, что любой появившийся вражеский бомбардировщик сможет совершенно безнаказанно летать над самыми мачтами корабля, сбрасывая бомбы и поливая палубу пулемётным огнём.

Многие стали раздеваться, чтобы в случае необходимости быстро махнуть за борт. Одежду при этом они связывали в узелки, а сапоги держали в руках, напоминая людей спешащих в баню.

Михайловский видел, что на многих лицах читалось откровенное отчаяние.

И когда снова зазвенели голоса сигнальщиков: «Справа по борту пять самолётов противника!» — на палубе началась паника.

Криков было не слышно. Все потонуло в гуле моторов и грохоте взрывов.

Михайловский лежал на палубе, закрыв голову руками. Кто-то метался вокруг него, падал рядом. Некоторые бросались за борт.

Через минуту все снова стихло. Медленно поднимаясь на ноги, журналист понял, что корабль остался невредимым.

Но паника продолжалась, приняв весьма необычную форму. Целая толпа «советчиков» и «консультантов» прорвалась на мостик. Истерично крича и отчаянно жестикулируя руками, они пытались убедить старшего лейтенанта Амелько в том, что тот идёт неправильным курсом и допускает ошибки при маневрировании, убеждая его уйти с центрального фарватера. Некоторые вообще предлагали Амелько сдать командование, уйти с мостика и передать управление кораблём одному из них.

— Всем пассажирам удалиться с ходового мостика! — надрывалась корабельная трансляция, но пришлось вызвать караул с винтовками, чтобы очистить мостик от посторонних. Толпа продолжала бушевать под мостиком, обвиняя Амелько в некомпетентности.

Михайловскому было странно слушать эти крики, порождённые всплеском того, что позднее будут называть «бомбовой истерией».

С его точки зрения, «Ленинградсовет» ещё находился на плаву исключительно благодаря искусству своего командира — старшего лейтенанта Амелько. При любых бомбёжках Амелько оставался совершенно невозмутимым, демонстрируя великолепную точность расчётов маневрирования своим древним и неповоротливым кораблём. В какие-то доли секунды «Ленинградсовет» менял курс, и летящие прямо в него бомбы падали и взрывались в стороне от бортов. Взгляд командира был прикован к самолётам, уши ловили донесения наблюдателей, руки манипулировали рукоятками машинного телеграфа. Михайловского поразила та предельная собранность, с которой Амелько управлял кораблём. Так что претензии орущей толпы были ему непонятны.

Обстановку разрядил лоцман 1-го конвоя лейтенант Шанько, который, появившись на ступеньках ведущего на мостик трапа, скомандовал:

— Все; у кого есть оружие — выходи строиться!

Таких нашлось немало. «Ленинградсовет», помимо всего прочего, вёз и подразделение стрелков транспортной охраны.

Паникёры решили, что сейчас их будут расстреливать, на что Амелько как командир корабля имел полное право, притихли и стали исчезать в нижних помещениях.

Между тем Шанько обратился к вооруженным винтовками пассажирам с бодряще-мобилизационной речью.

— Товарищи! — сказал он в рупор. — Снаряды кончились. Мы будем отражать налёты из ручного оружия. Вы, вероятно, слышали — бойцы на фронте не раз сбивали фашистские самолёты. Если самолёт пикирует низко, цельтесь в кабину. Вдруг повезет — попадёте в лётчика.

Он помолчал и добавил:

— Всем внимательно следить за небом и морем. С паникёрами будем поступать по законам военного времени.

В этот момент к «Ленинградсовету» вернулись «каэмки», посланные ранее к месту гибели «Тобола». Им удалось подобрать десятка полтора человек, в том числе и тяжело раненного капитана транспорта Бориса Виноградова.

С мостика с катерами долго переговаривались при помощи семафора, а затем катера заняли позицию впереди «Ленинградсовета».

На мостике Амелько и Шанько ломали голову: что делать дальше. Становилось очевидным, что нужно уходить с центрального фарватера. В качестве лоцманского судна «Ленинградсовет» сделал всё, что мог. Теперь за его кормой не было уже ни одного транспорта. Нужно было думать о себе. Вопрос стоял так: на какой фарватер сворачивать: южный или северный? И там и там было одинаково опасно, поскольку оба берега залива были заняты противником. Но там, по крайней мере, нет мин.

Беда заключалась в том, что на «Ленинградсовете» из-за частых взрывов авиабомб вблизи корабля и непрерывной пальбы из собственных орудий и пулемётов вышли из строя магнитный компас и оба гирокомпаса.

К счастью, никто из пассажиров не знал этого.

11:00

С палубы транспорта «Найссаар» старший лейтенант Клементьев следил из-под руки, как три немецких бомбардировщика заходят на пароход со стороны солнца.

Многие не стали ждать их приближения, прыгая за борт.

На рассвете «Найссаар», следовавший с остатками 2-го конвоя, подорвался на мине. Взрыв пришёлся в районе кормы, и судно потеряло ход.

Судно, переполненное ранеными и артиллеристами с острова Найссаар, дрейфовало к юго-востоку с сильным дифферентом на корму. Был повреждён винт и частично заполнено водой машинное отделение.

Капитан Калью дал сигнал бедствия, прося помощи, надеясь, что кто-нибудь возьмет транспорт на буксир.

Когда полностью рассвело, все транспорты, которые можно было видеть вдали с «Найссаара», находились под ударами авиации. Они либо гибли, либо продолжали движение, охваченные пожарами. Немногочисленные спасательные суда и катера МО суетились около них, пытаясь спасти как можно больше людей. К «Найссаару» не подходил никто. Правда, никто и не атаковал.

Около половины одиннадцатого на горизонте всплыл островок. Это был остров Мохни, где должен был находиться пост СНиС КБФ. Транспорт сносило в его сторону. Но увидев несущиеся с левого борта самолёты, старший лейтенант Клементьев понял, что до острова транспорту не додрейфовать.

Первая бомба взорвалась у левого борта. Беспомощное судно стравливало пар и в предсмертной тоске выло сиреной воздушной тревоги.

Вторая авиабомба угодила прямо в мостик, а третья в палубу впереди мостика, до отказа забитую пассажирами и ранеными. Вверх полетели разорванные части человеческих тел. В набитом ранеными носовом трюме вспыхнул пожар, потушенный благодаря тому, что трюм быстро заполнился водой.

Мостик был разрушен, ходовая рубка горела. Люди десятками стали выбрасываться за борт.

Кто-то крикнул:

— Капитана убило!

Матросы стали спускать шлюпки. Погружающийся в воду нос «Найссаара» выровнял дифферент на корму. Судно встало на ровный киль, погрузившись в воду почти до клюзов.

Две переполненные шлюпки отошли от транспорта, направляясь неизвестно куда.

Из кормового трюма потоком поползли раненые и плюхались в воду, плескавшуюся почти на уровне верхней палубы.

Старший лейтенант Клементьев был заместителем командира батареи на острове Найссаар. Он знал, что на корабль, помимо их и раненых, погружено большое количество артиллерийского боезапаса. Когда начали сыпаться бомбы, он боялся, что детонируют снаряды. На этот раз всё обошлось, но увидев,