Жизнь и приключение в тайге - Владимир Арсеньев

Дня за два до выступления из Императорской Гавани в отряд пришел ороч; тихо он вошел в палатку и спросил разрешения сесть на ящик. На вид ему было лет 35, он был невысокого роста, коренаст и крепко сложен. Короткая голова, плоское темя, широкий затылок, невысокий лоб, сильно выдающиеся скулы и редкая растительность на его лице были характерными для его монгольского происхождения. Головного убора он не имел вовсе; густые, черные, как смоль, волосы, заплетенные сзади в одну косичку, служили ему шапкой и прикрывали голову и от дождя, и от солнца. Он постоянно прищуривал один правый глаз — это была его привычка, как мы узнали впоследствии. Одет он был в длинную косоворотную рубашку (отега) из черного сукна, но без всяких узоров и украшений. На тонком ременном пояске его, сбоку, с правой стороны, висело два ножика (кусога и апилле), с которыми орочи никогда не расстаются. Тонкие суконные штаны, наколенники из синей дрели, нарукавники и унты из рыбьей кожи дополняли его простой, но вполне типичный орочский костюм. На вопросы он отвечал тихим, кротким голосом, но лаконически и каждый раз как будто обдумывал сперва свою фразу, прежде чем дать ответ. Из его слов мы узнали, что зовут его Карпом, что живет он на реке Копи и в Императорскую Гавань пришел пешком нарочно, потому что услышал о нашем приезде и что он хочет провожать нас до Копи и даже далее, если это будет нужно.

Так вот этот самый Карпушка!? Это и есть тот знаменитый каюр, слывущий лучшим мореходом, лучшим ходоком на лыжах, о котором говорят даже и кяка (кекари) на реках Нах-тоху и Кусуне. Никто лучше Карпушки не знает окрестностей Императорской Гавани, Копи, Самарги и Ботчи. Он хаживал и на Хор, и на Де-Кастри, был и на Анюе, ходил и на Амур и на вершину Тумнина; никто лучше его не умеет ходить под парусами на досчатых утлых «аккэна»; он отлично знает все побережье, где могут приставать лодки, где есть камни, где есть бухты, удобные для ночевки, где можно было бы наколоть острогой рыбы на ужин. У Карпушки своя метеорология, свои наблюдения, свои приметы; он знает, какая завтра будет погода, какой будет вал, откуда будет дуть ветер и можно ли выходить в море. Говорят, что он с особенным искусством управляется С длинной упряжкой собак и лихо ездит по лесу нартовой дорогой. У другого собаки бегут лениво или бегут сперва очень скоро, а на второй половине пути идут уже шагом и еле волочат ноги. Сами орочи удивляются, отчего это у Карпушки собаки всю дорогу бегут ровно, дружно, как возьмут от дому и так до вечера, до конца дороги. Какое-то особенное влияние имеет он на собак; они с первого же знакомства сразу привыкают к нему и не боятся и не грызутся между собой, и бегут охотно, точно очи понимают, что управляет ими каюр Карпушка.

Прежде чем продолжать свои заметки, считаю нужным сделать маленькую оговорку. Посылаемые мною статьи под заглавием «Из путевого дневника» есть действительно только заметки, обрывки из дневника, написанные наскоро, без всякой обработки и притом только во время дневок. А дневки у нас случайные: или проливной дождь, или починка одежды и обуви не позволят продолжать маршрут безостановочно. Писать ежедневно во время пути нет никакой возможности. За день накопляется столько работы, что к сумеркам едва успеваешь только вычертить пройденный путь и сделать краткие записки в рабочие тетради. Черчение, препарировка отнимают очень много времени. К вечеру так уходишься, что еле доберешься до палатки, и к 9 часам становишься совершенно бессильным к какой бы то ни было работе, а завтра опять надо вставать рано, часов в 5 утра, а то и того раньше. Где же тут заниматься еще литературой. В своих статьях «Из путевого дневника» я сам вижу недостатки: нет связанности, перескакиваю с одного пункта на другой, на одних вопросах останавливаюсь подробнее, на других короче. Что же сделать? — Приходится выполнять то, что возможно, а не то, что желаешь сделать. По окончании экспедиции, когда вернусь в Хабаровск, я с удовольствием буду продолжать свои статьи, только более полные, более подробные, чем настоящие коротенькие заметки [164].

14 сентября мы оставили Императорскую Гавань. День был серый, пасмурный, собирался дождь. Еще с вечера туман, лежавший неподвижно на мысах в виде скатерти, стал подыматься, клубиться и собираться в тучи. Тучи эти низко шли над землей, скрывая горы более чем наполовину. Барометр быстро падал. К вечеру можно было ожидать непогоды. Лодки с грузом еще накануне пошли морем и должны были дойти до небольшой горной речки Мафаца, где и ожидать нашего прихода сухопутьем. Все указания давал Карпушка. «Однако будет худо!» — говорил он, то и дело поглядывая в горы и на небо.

Путь наш лежал лесом по долине реки Аггэ. Тропка шла просекой. По этой дороге обыкновенно лесная концессия в Императорской Гавани доставляет продовольствие своим рабочим на вершину реки Хади. Итти этой тропкой очень тяжело.

Растоптанный в мелкую грязь мох всюду оголил корни деревьев. Решетины корней, острые угловатые камни, кочки и глубокие ямы с водой делают дорогу эту тернистым путем. Люди итти еще могут, перепрыгивая от дерева к дереву и пробираясь закраинами просеки, но лошадям — трудно. Вскоре навстречу нам попались двое лесовщиков, которые с вьючными худотелыми конями шли в концессию за продовольствием. Лошади то и дело оступались, ноги у них подвертывались, срывались, скользили, и каждый раз, как только какая-нибудь из них проваливалась ногой в яму между корней и камнями, она тяжело вздыхала, стонала, падала на колени, подымалась и снова шла дальше. В этот день мы дошли только до зимовья. Зимовье было старое, полуразрушенное. Внутри его было сыро, грязно, пахло плесенью. Делать нечего — остановились. Охапка полыни и несколько веток лиственицы, брошенные под бок на жердевые нарты, составили обычное для спанья ложе, знакомое всякому путнику, которого застигла непогода в дороге и который рад, что добился хотя бы до зимовья даже. Ночью пошел дождь. Плохо сколоченное зимовье с пологой крышей, сложенной из накатника, протекало всюду. Люди не спали всю ночь, переходили с места на место, искали, где посуше, смеялись, острили. Протерпели до рассвета, и чуть только стало светать, мы были уже снова в дороге. Дождь шел не переставая. Теперь просеку и дорогу бросили и пошли целиной в гору. Карпушка уверенно шел вперед и с легкостью взбирался на кручу. Вода текла по его черным волосам на спину и на плечи, но он мало обращал внимания на это. Впрочем, и все-то мы были не суше Карпушки. Было за полдень, когда мы вышли к морю, где около реки Мафаца ждали нас лодки.

Между тем в природе творилось что-то неладное. Одни тучи шли с юго-востока, другие с северо-востока, ветер налетал то с юга, то с востока, то со стороны совершенно противоположной. Скоро дождь и туман густой завесой покрыли и лес, и горы. В нескольких шагах нельзя было рассмотреть человека. Море тоже не видно, только белая пена прибрежных бурунов и сильный шум прибоя выдавали его присутствие. Порывистый ветер с северо-востока начал дуть с большой силой. Шел тайфун. Цепляясь за кусты, за траву, держась за выступы камней и корни деревьев, мы с трудом спустились с берегового обрыва к морю. Редко кому в такую пору удается видеть морской прибой у берега.