Совершенный робот (Сборник рассказов) - Айзек Азимов

– Мне хотелось бы узнать, что именно дал вам анализ человеческого поведения.

– Черт побери, Дэниил, подумайте немножко, и вам незачем будет спрашивать. В этой истории с зеркальными отражениями была еще одна асимметричность, помимо момента правды и лжи. А именно – возраст двух математиков, один из которых – глубокий старик, а другой еще очень молод.

– Да, конечно, но что из этого следовало?

– А вот что. Я могу представить себе, что молодой человек, ошеломленный открытием совершенно нового принципа, поторопится поделиться им с маститым ученым, которого он еще на студенческой скамье привык почитать как великое светило. Но я не могу себе представить, чтобы маститый ученый, всемирно прославленный, привыкший к триумфам, открыв совершенно новый принцип, поторопился бы поделиться с человеком, который моложе его на двести лет и которого он, несомненно, считает желторотым юнцом. Далее. Если бы молодому человеку и представился случай украсть идею у прославленного светила, стал бы он это делать? Ни в коем случае. С другой стороны, старик, сознающий, что способности его угасают, мог бы многим рискнуть ради последнего триумфа, искренне считая, что у него нет никаких этических обязательств по отношению к тому, в ком он видел молокососа и выскочку. Короче говоря, было бы невероятно, чтобы Гумбольдт представил свое открытие на суд Себбета или чтобы Себбет украл идею Гумбольдта. Виновным в любом случае оказывался доктор Гумбольдт.

Р. Дэниил довольно долго раздумывал над услышанным. Потом он протянул Лиджу Бейли руку.

– Мне пора, друг Элидж. Было очень приятно повидать вас. И надеюсь, до скорой встречи.

Бейли сердечно потряс протянутую руку.

– Если можно, Дэниил, – не до очень скорой.

Заминка на праздновании Трехсотлетия

The Tercentenary Incident (1976)Перевод: И. Гурова

Четвертое июля 2076 года. Третий раз произвольно принятая десятичная система счисления вернула две последние цифры в обозначении года к знаменательному числу 76, которое было свидетелем рождения нации.

Нация в прежнем смысле перестала существовать. Теперь ее название превратилось в обозначение географической области, части великого целого – Федерация всего человечества на Земле вкупе с поселениями на Луне и колониями в космосе. Однако культура и традиции сохранили оттенки былого своеобразия, и регион, обозначенный старинным названием – Соединенные Штаты, – все еще оставался самым процветающим и передовым на планете. И президент Соединенных Штатов все еще оставался самым влиятельным членом Планетарного совета.

Лоренс Эдвардс следил за миниатюрной фигуркой президента с высоты двухсот футов. Он тихо парил над толпой под еле слышное мурлыканье флотронового мотора на спине и воспринимал происходящее так, словно смотрел голографизионную программу. Сколько раз смотрел он на точно такие же фигурки у себя в гостиной – фигурки в кубе солнечного света, на вид абсолютно реальные, точно лилипуты из плоти и крови – но только сквозь них можно было беспрепятственно просунуть руку.

Правда, сквозь эти десятки тысяч фигур на площади вокруг мемориала Вашингтона просунуть руку не удалось бы. Как не удалось бы просунуть ее сквозь президента. Зато его можно было коснуться и пожать ему руку.

Эдвардс сардонически подумал, что такой плотский элемент, в сущности, излишен, и пожалел, что не парит сейчас где-нибудь в сотне миль отсюда над какой-нибудь безлюдной глушью вместо того, чтобы болтаться в небе над Мемориалом, высматривая малейшее подозрительное движение в толпе. И все из-за идиотского традиционного ритуала рукопожатий.

Эдвардс не принадлежал к поклонникам президента Хьюго Аллена Уинклера, пятьдесят седьмого по счету.

На его взгляд, президент Уинклер был пустым человеком – обаятельный охотник за голосами, фонтан обещаний. После всех надежд, связанных с первыми месяцами его пребывания у власти, он не вызывал ничего, кроме горького разочарования. Всемирная Федерация грозила вот-вот развалиться, далеко не выполнив своего предназначения, и Уинклер ничего не мог поделать. Ситуация требовала твердой руки, а не любезной, решительного голоса, а не медового.

Вон он стоит и пожимает руки в пустоте, оберегаемой службой безопасности, а Эдвардс и еще несколько агентов бдят над ним вверху.

Президент, естественно, выставит свою кандидатуру на перевыборах и, скорее всего, проиграет, а это только ухудшит положение, поскольку оппозиция ставит своей целью уничтожение Федерации.

Эдвардс вздохнул. Надвигаются четыре тяжелых года… может быть, и сорок лет, а ему остается только висеть в воздухе с тем, чтобы мгновенно связаться со всеми наземными агентами по лазерофону при малейшем признаке…

Он не увидел ни малейшего… Ничего сколько-нибудь угрожающего. Только облачко белой пыли, еле различимое глазом, только проблеск в солнечном свете, мелькнувший и исчезнувший прежде, чем он что-нибудь осознал.

Но где президент? Он потерял его из виду среди пыли.

Эдвардс вглядывался в сектор площади, где только что видел президента – тот не мог отойти далеко.

И тут же обнаружил признаки смятения – сначала среди агентов секретной службы, которые словно бы потеряли голову и метались из стороны в сторону; затем оно перекинулось на окружающую толпу и стало шириться. Шум внизу перерос в громовой рев.

Эдвардс не различал слов, из которых слагался этот рев, но оглушающие волны возбужденных криков были яснее всяких слов: президент Уинклер исчез! В единый миг рассеялся облачком пыли.

Затаив дыхание, Эдвардс ждал, как ему казалось, целую вечность, чтобы долгий момент осознания завершился, и толпа под ним забурлила в панике…

Тут, перекрывая грозный гул, раздался звучный голос – и гул стал стихать, оборвался, сменился глубокой тишиной. Словно это все-таки была голографизионная программа и кто-то приглушил звук, а затем и вовсе выключил.

Эдвардс подумал: «Господи! Это же президент!»

Ошибиться в этом голосе было невозможно. Уинклер стоял на окруженной кольцом охраны трибуне, с которой должен был произнести речь в честь Трехсотлетия и с которой десять минут назад спустился, чтобы пожать руки счастливчикам в толпе.

Как он снова очутился там?

Эдвардс напряг слух.

– Со мной ничего не случилось, сограждане американцы. Вы просто были свидетелями поломки механического приспособления. Это не был ваш президент, а потому не позволим технической неполадке омрачить празднование счастливейшего дня, какой только знала история. Сограждане американцы, прошу вас о внимании…