Британская империя. Разделяй и властвуй! - Джон Сили

Дело в том, что со времени индийского билля Питта Компания лишилась верховного управления делами Индии, и, следовательно, всякое начинание, предпринятое ради торговых целей, оказывалось под управлением людей, не участвовавших в торговле. С этого времени два английских государственных мужа – президент контрольного бюро (President of the Board of Control) и генерал-губернатор делили между собою труд решения главных вопросов по делам Индии, и до тех пор, пока существовала Компания, первенствующее место принадлежало скорее генерал-губернатору, чем президенту контрольного бюро. И между тем оказывается, что именно в этот период при системе, в которой торговый дух отнюдь не преобладал, делаются главные завоевания.

С назначением генерал-губернатором лорда Уэльзли в 1798 году настала новая эра для индийской политики. Он первый провозгласил теорию вмешательства и присоединения. Впоследствии этой теории следовал и лорд Гестингс, хотя можно, кстати, сообщить, что до своего назначения генерал-губернатором он был противником ее. Затем позднее ее придерживался с каким-то фанатизмом последний из генерал-губернаторов, управлявших при Компании, лорд Дальгаузи.

Эта теория привела в результате к завоеванию Индии. Я не оставил себе достаточно места в этой лекции, чтобы разобрать ее. Я могу только сказать, что она не имеет в виду расширения торговли, и поэтому Компания не благоприятствовала, а обыкновенно противилась ей. Компания сопротивлялась лорду Уэльзли и выразила порицание лорду Гестингсу; если же она и была снисходительна к лорду Дальгаузи, то нужно заметить, что в его время директора уже, в сущности, не были представителями торговой компании. Теория эта часто применялась очень неразборчиво. Особенно выделяется лорд Дальгаузи, как правитель типа Фридриха Великого, который совершает деяния, столь же мало достойные оправдания, как захват Силезии или раздел Польши. Но эти деяния, если и были преступлениями, то принадлежали к той же категории преступлений, как и преступления Фридриха, то есть были преступления честолюбия, и честолюбия далеко не чисто личного. Ни лорда Дальгаузи, ни кого-либо другого из генерал-губернаторов со времен Уоррена Гестингса нельзя ни на минуту заподозрить в низменном хищничестве. Таким образом, мы видим, что, хотя индийская империя и получила свое начало в торговле и хотя торжество торговли является одним из ее главных результатов, тем не менее она не была, в сущности, создана людьми торговли и с торговыми целями.

Лекция 15

Внутренние и внешние опасности

Для оценки стойкости любой империи существуют известные простые критерии, которые изучающему политику следует знать как свои пять пальцев. Некоторые из них касаются внутренней организации империи, другие – внешних условий ее существования: так, общества страхования жизни пользуются при оценке, с одной стороны, мнением врача, который щупает страхующемуся пульс и слушает сердце, а с другой – они наводят справки, где и как он живет, не подвергается ли он по своим занятиям и образу жизни каким-либо специальным опасностям извне. Внутренний критерий я отчасти уже применял. Этим критерием для жизненности государства является прочность или шаткость того основания, на котором покоится его правительство. В каждом государстве, кроме двух элементов, очевидных для всякого, – т. е. кроме правительства и управляемых, – существует еще третий элемент, обыкновенно упускаемый из виду, хотя различить его часто бывает и нетрудно: я имею в виду силу, стоящую вне правительства, которая поддерживает его. Эта сила может быть или ничтожной, или значительной; В зависимости от этого или, точнее, в зависимости от ее отношения к силам, стремящимся ниспровергнуть правительства, стоят шансы этого последнего на продолжительное существование. Я уже рассматривал отчасти силу тех поддержек, на которые опирается индийское правительство, но при этом я имел в виду объяснить, почему оно держится в настоящее время, и не рассматривал его шансы на продолжительное существование. Пересмотрим же теперь с этой новой целью сделанные выводы.

Мы видели, что в Индии правительство не покоится, как в Англии, на согласии народа или на согласии совокупности народных избранников, создавших правительство путем конституционного процесса. Правительство там во всех отношениях – по расе, религии и обычаям – чуждо народу. В Индии только об одном учреждении можно положительно утверждать, что без его поддержки правительство не могло бы удержаться, это – армия. Часть этой армии составляют англичане, и относительно их можно, конечно, быть уверенным, что при всех обстоятельствах они будут стоять за правительство; но английская часть армии составляет менее одной ее трети. Другие две трети связаны с Англией только получаемой ими платой и тем чувством чести, которое побуждает всякого хорошего солдата быть верным своему знамени. Армия – это видимая реальная поддержка. Есть ли у британского правительства, помимо нее, какая-нибудь нравственная поддержка, хотя и не ощутимая реально, но такая, на которую можно рассчитывать? Этот вопрос допускает большое разнообразие ответов. Мы, естественно, склонны предполагать, что те блага, которые даровали стране англичане, прекратив хроническую анархию, раздиравшую ее сто лет назад, и введя многие очевидные улучшения, должны бы убедить все классы страны, что им следует поддерживать английское правительство.

Но такое предположение слишком рискованно. Мы не вправе предполагать, что в таком населении, как население Индии, существует понятие об общественном благе, об общем благосостоянии, которому должны подчиняться все личные интересы. На самом деле это значило бы предполагать существующим то, чего, как мы видели, в Индии нет, – нравственное единство или национальность. При отсутствии национального сознания вместо общей оценки благ, доставленных стране англичанами, каждый отдельный класс спрашивает себя, как отозвалось именно на нем английское владычество: мусульмане должны задаваться вопросом, как оно повлияло на их религию, брамины – на их древнее социальное верховенство, туземные князья – на их царское достоинство. Великим благодеянием, оказанным англичанами стране, то есть подавлением общего грабежа и уничтожением всемогущества наемной солдатчины, воспользовался главным образом тот класс, который, будучи самым многочисленным, имеет мало влияния и обладает короткой памятью, это – столь типичный для Индии класс мелких земледельцев, которые всецело поглощены трудной задачей существования и высшее стремление которых ограничивается желанием не дать преждевременно разлучиться душе с телом. Те, кто переносили на себе грабежи, пытки и убийства хронических войн, без сомнения, должны благословлять Англию; те же, кто грабили и убивали (а они составляют самый влиятельный класс), едва ли ее благословляют. Фактически известно, что все те, кто при правлении моголов пользовался влиянием в Индии, те, кто обладал монополией официальных должностей, те, кто принадлежал к расе, привыкшей управлять и представлять собою господствующую религию, то есть все, чье мнение в политическом отношении должно бы быть для Англии важно, пострадали от английского господства. Все человеколюбивые попытки англичан поднять туземные расы имели своим следствием подавление этих элементов и довели многие из них до самых тяжких бедствий. Вопрос этот подробно рассмотрен в сочинении д-ра Гентера о мусульманах в Индии.

При таких обстоятельствах было бы очень опрометчиво надеяться, что признательность, внушенная там и сям правлением англичан, может уравновесить то недовольство, которое они возбуждали среди тех, от кого отняли власть и влияние.

Нам остается признать, что могущество Англии покоится на армии, и на армии, две трети которой для англичан только наемники. Эта поддержка может показаться слабой, особенно для такого обширного владения. Но мы должны обратить внимание на силу сопротивления, которую англичанам приходится преодолевать. Здесь мы находим население, которое по привычке и по долгой традиции совершенно пассивно, – население, которое так долго было организовано иноземными военными правительствами, что самое понятие о сопротивлении им было утрачено. Мы находим население, лишенное всякого единства, с национальностями, лежащими слоями одна под другой, и с языками, вовсе непохожими, образовавшимися путем слияния (так называемые сложные наречия), другими словами – население, не способное ни на какое общее дело. Я уже говорил, что, если бы это население имело хоть искру той корпоративной жизни, которая отличает нацию, его нельзя было бы сдержать той лапой, какой его сдерживает Англия. Однако нет никаких признаков, что в ближайшем будущем эта корпоративная жизнь в нем возродится, и потому британское правительство для мирного времени оказывается достаточно прочным. Оно во многих отношениях сильнее, чем было во время мятежа.