Темные туннели. В интересах революции. Непогребенные - Сергей Антонов

Вчера. Но сегодня он отвечает не только за себя, не только за жену. Маленькое существо, живущее в чреве Елены, не дает ему права принимать решения, которые могут стоить Анатолию жизни.

— Ты слышал о Берилаге, Толь?

— Берилаге? Нет, не слышал. Кто это?

— Не кто, что. Исправительно-трудовой лагерь имени товарища Берия. Место, где красные содержат инакомыслящих, предателей и нищебродов — всех тех, кто мешает строить в метро коммунизм.

— У красных есть свой концлагерь? Я никогда не слышал о таком… У Рейха, я знаю…

— Красные более практичны, чем фашисты, и стараются придать своим станциям праздничный вид. Поэтому весь человеческий мусор у них хранится отдельно, на конечной станции Линии. Там же и утилизируется…

Толя не мог поверить своим ушам. К красным он относился неоднозначно, но допустить, что те уподобились Рейху и сгоняют нищих и несогласных в лагеря…

Но что Томский тут может поделать? В такой истории не обойтись дерзким налетом, ничего не решить удачно спланированной диверсией. Этим делом должны заниматься политики. Дипломаты. Те, кто за права человека борются, как там их зовут… В общем, выход один.

— Я сегодня же переговорю кое с кем из Совета Полиса… — решительно начал Томский.

Вездеход отмахнулся от него рукой и посмотрел Анатолию в глаза молча, разочарованно.

— Полис не станет вмешиваться. Они еще помнят войну с красными. Ты что, думаешь, они вот так за здорово живешь полезут ворошить осиное гнездо? — горько усмехнулся он.

— А тебе-то что в этом гнезде искать? — спросил Толя.

— Брата.

— Какого еще брата, Вездеход? — удивился Томский. — Ты это образно или развести меня на слезу хочешь?

— У меня есть брат, — глухо и твердо произнес Носов. — Близнец мой. Гриша. Он уже в Берилаге черт знает сколько времени гниет. За то, что карлик. По справедливости. Я сколько лет бился, чтобы его оттуда достать, — не выходило. Только хуже стало. В последнее время он попал на прицел к головорезу, который лагерем командует. Зовут Чека этого коменданта. Через него уже много народу погибло… Теперь вот, значит, моего брата очередь подходит. Не знаю, за что Чека на Гришу моего взъелся… В общем, если его оттуда не вытащить сейчас, хана ему. Знаю, задача тяжелая, невыполнимая. Поэтому я к тебе и шел. Если не ты, то кто? Все остальные против тебя — трусливая мелюзга…

Вездеход сделал паузу и застыл в ожидании ответа.

— Понимаешь, Вездеходик, — вздохнул Томский, — ситуация маленько изменилась. У меня жена ждет ребенка… Поэтому, извини… Как-то так…

Коротышка с ироничной улыбкой посмотрел в глаза Томскому, сдвинул бейсболку на затылок и с видом полного понимания покивал лобастой головой:

— Поздравляю, Толян. — Носов крепко пожал Томскому руку. — Рад за тебя. Считай, что предложения не было… Ладно, пора мне. Еще встретимся и поболтаем.

Толя хотел остановить Вездехода, но тот уже успел скрыться в толпе. Оно и к лучшему: выдержать насмешливый взгляд маленького человечка было нелегко.

Что же происходит в этом метро, будь оно трижды проклято?

Почему благополучие одних не может дать покоя другим? И отчего он, Томский, получив от судьбы свою дольку счастья, должен думать о несчастии других и чувствовать себя предателем?

Глава 2

Комендант Берилага

Товарищ Москвин работал над очередным воззванием к общественности в оборудованном под личный кабинет отдельном вагоне. Так думали секретари и адъютанты, и так сообщалось всему окружению.

На самом же деле Генеральный секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Московского метрополитена имени В. И. Ленина просто сидел на неудобном стуле для посетителей напротив своего обычного места, вперив тяжелый взгляд в портрет Ильича, который висел над его массивным столом. Смотрел и думал, насколько же счастливей его, Москвина, был его учитель.

Ведь Ленин поймал революционную волну на самом ее подъеме, встал во главе первого советского правительства и руководил партией в непредсказуемых обстоятельствах гражданской войны, интервенции и послевоенного хозяйственного строительства. Теория классовой борьбы находила тогда блестящее подтверждение: коммунисты побеждали на всех фронтах! Учение Маркса всесильно, потому что оно верно! Это его слова, Ленина! Какое это счастье — искренне верить во что-то и находить подтверждение этой веры в жизни.

А вот Москвина этой веры лишили.

Хуже того, пошатнули веру в самого Москвина.

Сколько бессонных ночей провел он, работая над своими воззваниями в те времена, когда в метро царил хаос… Сколько сил было потрачено для того, чтобы склеить из обломков КПРФ жизнеспособную даже в новых условиях, готовую сражаться до победы партию. И как же быстро все забывают, что именно он, товарищ Москвин, выиграл войну с Ганзой! Выиграл не бессмысленной автоматной пальбой, а хитростью, расчетом, дипломатией.

И вот теперь его государство — самое большое, самое справедливое, самое организованное в метро — могло запросто рухнуть, будто свод того туннеля, взорванного подонками-анархистами. Справки с именами этих тварей, подготовленные Комитетом, лежали у Москвина на столе. Аршинов и Томский.

На следующее утро после гнусного теракта, совершенного анархистами, Москвину доложили о ходе работ по расчистке участка перегона Проспект Маркса-Библиотека имени Ленина. Двигалось дело медленно. Генсек опять услышал жалобы на нехватку рабочих рук, но понимал, что проблема заключается совсем не в этом. Не хватало главного — энтузиазма. Того самого огонька, с которым строил свою узкоколейку Павка Корчагин. Революционного пламени в сердцах. Самоотречения, аскетизма, жертвования собой во имя идеи и азарта, с которым рубали беляков полураздетые и голодные красноармейцы. Да и как зажечь это же пламя в человеческих сердцах в наши дни?

В душе товарища Москвина бушевала буря, но лицо его оставалось спокойным, бесстрастным. Сейчас он выглядел именно так, как его изображали на многочисленных плакатах, украшавших станции Красной Линии. Ширококостный и крепкий, будто отлитый из чугуна, кряжистый мужичина. Обширный лоб украшает рельефная вмятина, траншеями бегут глубокие морщины, образовавшиеся от напряженных раздумий о народном счастье. Узкие, чуть рыжеватые брови, серые глаза, которые в зависимости от ситуации могли и наполняться мудрой лукавинкой доброго дедушки, и зажигаться неугасимым огнем фанатичного борца за светлое будущее всего прогрессивного человечества. Крупный, напоминающий перевернутый кверху ножкой шампиньон, нос, мясистые губы и массивный, словно в спешке вырубленный каменным топором подбородок вполне соответствуют короткой шее генсека, надежно насаженной на могучий торс. На неудобном стуле сидел не человек, а памятник, от которого веяло спокойной силой и непоколебимой уверенностью в себе. Это были качества, за которые так ценили Москвина его соратники.

Однако стоило человеку-монументу пошевелиться, как наваждение исчезло. Москвин нахмурился, подошел к столу, выключил и включил настольную лампу под зеленым абажуром. Взъерошил непослушные волосы, обрамлявшие круглую лысеющую голову. Они почему-то не желали слушаться расчески и после каждой встречи с ней возвращались в прежнее положение.

Генсек взял со стола очки, протер стекла. Опущенные уголки его губ выдавали накопленную за последнее время усталость. Усталость, прорывавшуюся в раздражение всем и вся.

Москвин приблизился к портрету Вождя. Ленин, словно прослышав о плачевном положении дел метрокоммунистов, с ласковым задором во взгляде смотрел на своего верного ученика, как бы спрашивая: «А чего это вы, батенька, раскисли? Забыли разве, что революцию не делают в белых перчатках?»

Не выдержав взгляда Вождя, Москвин виновато опустил голову и перевел глаза на свой портрет маслом, висевший по соседству. Старенький художник изобразил лидера Коммунистической партии Метрополитена в лучших традициях соцреализма — на фоне первой арки станции Площадь Революции. Он постарался придать чертам Москвина сходство с лицами парочки бронзовых красногвардейцев, присевших в неудобной позе под гранитным сводом согнувшей их красной дуги. Получилось очень даже неплохо: в такой компании генсек смотрелся убедительно.

Обычно Москвин подолгу мог разглядывать свое изображение — полуснисходительно, но и с некоторым самолюбованием. Но тут в животе заурчало: за думами о былом и грядущем Вождь опоздал пообедать. Кинув на портрет критический взгляд, Москвин направился в специально отгороженный под персональную столовую отсек вагона. С удовольствием обглодал приготовленные для него поросячьи ребрышки и опорожнил тарелку грибного салата, залив все поверху двумя рюмками отличного самогона тройной очистки.