Полковник Ф.Дж. Вудс и британская интервенция на севере России в 1918-1919 гг.: история и мемуары - Ник Барон

Они очень хотели, чтобы я пообещал им вернуться в Карелию, как только смогу уйти в отставку с британской службы. В этом отношении они сделали очень лестное предложение мне и любым десяти младшим офицерам, которых выбрал бы я сам. Я был тронут их доверием и верностью, которые были косвенным комплиментом моему руководству. Они прекрасно понимали, что у меня не будет поддержки британского правительства. Было бы нетрудно найти необходимое число британских младших офицеров, так как те, кто служил в Карельском полку или был по долгу службы связан с карелами, испытывали сильное желание остаться в этой стране, несмотря на то, что многие из них за всю службу на севере России ни разу не были в отпуске и что возвращение на родину могло оказаться весьма и весьма проблематичным. Обычно мне хватало нескольких слов, чтобы напомнить им о долге по отношению к их собственной стране и убедить не принимать никаких опрометчивых решений. Сложнее пришлось с лейтенантом Кеннеди, и я был вынужден прибегнуть ко всему своему таланту убеждения, чтобы отговорить его от намерений немедленно связать свою судьбу с карелами. Я знал, что он превосходно перенес бы все трудности и суровые условия жизни в субарктическом климате, так как служил офицером в Королевской канадской конной полиции, но я указал ему на то, что до нашего возвращения в Карелию (если оно когда-либо произойдет) он будет оставаться один, к тому же отрезанным от внешнего мира. В конце концов, он принял мой совет вместе с заверениями, что я не вернусь обратно без него.

Так, совершенно неудовлетворительно, заканчивалось предприятие, начинавшееся с целью не дать немецким силам на севере усилить их армии на западном фронте и постепенно превратившееся в кампанию против большевизма, к которой мы оказались совершенно не готовы. Когда были получены четкие приказы эвакуироваться из Кеми и Карелии, удовольствие, которое мы теоретически должны были испытывать от скорого возвращения домой, было омрачено размышлениями о грядущей судьбе наших русских друзей, которых мы оставляли на «милосердие» наших врагов. Нас не отпускала мысль, что их затруднительное положение было вызвано в первую очередь нашей напрасной интервенцией.

Все наши припасы, снаряжение и счета были приведены в порядок, все британские офицеры и персонал Карельского полка вернулись в Кемь, и к тому времени, как к Попову Острову прибыло транспортное судно, мы были готовы к погрузке. Карельские офицеры пришли к пристани, чтобы пожелать нам удачного плавания. Лишь дав им обещание вернуться как можно раньше, я смог отказаться от ценных прощальных подарков от моих преданных друзей. Многие из наших русских друзей в Кеми также пришли, чтобы попрощаться с нами, но многие испугались, что привлекут внимание вражеских шпионов, и остались дома. В то время я не понимал, насколько близкой и реальной была для них опасность. Единственными, кто испытывал радость, были несколько русских беженцев и кое-кто из британских рядовых. Те же из нас, кто тесно общался с нашими друзьями, оставшимися на берегу, понимали, что мы прощаемся с людьми, обреченными на смерть. Последнее, что мы видели, было множество машущих шляп, среди которых выделялась высокая черная фигура казака Омара, размахивающего своей шашкой.

Мы прибыли в Мурманск, где на борт взошли генерал лорд Ролин-гсон, генерал сэр Чарльз Мейнард, который в то время тяжело болел, бригадный генерал Прайс, а также их штабы и прочие подчиненные. Во время стоянки в Мурманске я попытался купить одну из канадских эскимосских лаек Шеклтона. Она была точной копией ирландского терьера, за исключением размера — ростом она не уступала волкодаву. Ее владелец не захотел расставаться с ней.

Домой мы плыли на бывшем немецком лайнере, который был отдан союзникам в рамках репараций и назывался, если я не ошибаюсь, «Левиафан». Перед передачей судна немцы повредили забортную трубопроводную арматуру и внесли некоторые усовершенствования в двигатели, в результате чего нам приходилось часто останавливаться для ремонта и удаления песка из поршней. Это еще больше усиливало наше разочарование от недоделанной работы. Из-за всех этих обстоятельств мы не могли наслаждаться чувством свободы от каких-либо обязанностей, которое обычно испытывает «возвращающийся воин». Отсутствие военно-морского эскорта являлось первым и самым заметным доказательством того, что война, наконец, закончилась и наша цель была достигнута.

С собой в Британию я взял в качестве слуги очень умного карельского юношу, хорошо знакомого британскому персоналу Карельского полка своей смекалкой и знанием английского языка. После того, как мы вернулись в Ирландию и парень успел прожить в моем доме два дня, внезапно уволилась кухарка, а служанки заявили, что не будут спать под одной крышей с юным варваром! В результате небольшого расследования я выяснил, что этот мальчишка показывал женщинам свой кинжал и в лицах описывал, как он перерезал глотки бесчисленным немцам и всем другим, осмелившимся встать у него на пути. Увещевания оказались бесполезными, многочисленные обещания вести себя хорошо неизменно нарушались, и когда вторая группа служанок пригрозила уйти, я убедил своего брата взять его в качестве слуги. Четыре дня его поведение было образцовым, но потом он показал на кухне фотографию, сделанную Менде, на которой карельские мальчишки делали вид, что собираются обезглавить одного из своих товарищей. В роли палача позировал Ефим, и этого прислуга не вынесла. Ловкость, с которой он обращался с топором, и проявление непомерного воображения погубили его карьеру слуги в Ирландии. Мы отправили его к своим русским друзьям в Ричмонд, графство Саррей, где уже через несколько дней он заслужил огромное уважение и получил благодарность от полиции за храбрость, которую проявил, остановив понесшую лошадь на переполненных улицах этого городка. Настоящая история этого подвига заключалась в том, что Ефим увидел лошадь без наездника, несущуюся по дороге прямо на него, и решил, что «кто нашел, тот и хозяин», после чего предпринял смелую и успешную попытку захватить этот приз. Ему пришлось испытать большое разочарование, когда его иллюзии развеял хозяин лошади — полисмен! Однако общественное признание помогло ему найти работу у местного дантиста, где он был, без сомнения, счастлив в окружении грозных инструментов. Он проработал там несколько лет, пока, в конце концов, не вернулся в Россию.

Обстоятельства заставили меня две недели спустя покинуть Англию для службы в литовской армии, и в Ковно я получил первые новости от моих друзей с севера России. Аргиев, когда-то работавший инженером Кемского участка Мурманской железной дороги, написал мне из финского концентрационного лагеря, перечислив имена тех, кто пережил катастрофу, последовавшую за нашей эвакуацией из Кеми: полковник Есиев и его семья, мадам Елена Фирсова и некоторые другие, когда-то оказавшие нам неоценимые услуги. К счастью, мне удалось связаться с британским военным атташе в Гельсингфорсе, который смог договориться об освобождении наших друзей и помог им добраться до Франции. Будучи за границей, я потерял контакт с этими людьми, но недавно я встретился с мадам Фирсовой, которая проживает в Париже и получает от французского правительства пенсию в размере шестидесяти франков в месяц за услуги, оказанные союзникам во время их операций на севере России. История ее злоключений такова, что ее нельзя слушать спокойно; проплешины на ее голове в тех местах, где были выдраны волосы, и черный шрам на губах в том месте, где ее двадцать лет назад ударили прикладом винтовки, до сих пор напоминают о том, как с ней обошлись четверо ее соотечественников в то самое время, когда мы несколькими милями дальше грузились на пароход. Голую, окровавленную и в бессознательном состоянии, ее спасла группа королевских инженеров <британской армии>, которые задержались, чтобы «очистить» Кемь. В 1938 году подполковник сэр Томас Мур, член парламента, по моей просьбе попытался добиться для нее у Военного министерства небольшого пособия или пенсии, но, к сожалению, безрезультатно, поскольку для таких случаев отсутствует подходящая статья финансирования.