Что было — то было. На бомбардировщике сквозь зенитный огонь - Василий Решетников

Коллонтай было поручено еще раз прозондировать обстановку, и ближе к весне Москва была уведомлена, что Финляндия уже «созрела» для выхода из войны.

Да, Александра Михайловна немного поторопилась. Примерно в то же время в Хельсинки прибыл гитлеровский министр иностранных дел Риббентроп и после внушительных переговоров подтолкнул президента Рюти к громогласному заявлению, что, мол, Финляндия не выйдет из войны иначе, как по согласованию с Германией.

Пришлось, так сказать, принимать дополнительные меры. На этот раз операция Карельского фронта довершила задачу: в начале сентября Финляндия прекратила сопротивление и вышла из войны. Мы, конечно, эти мартовские дни ожидания без работы не сидели и разделывали немецкие объекты в Нарве, Таллине и других местах на южном побережье Финского залива, срабатывая порою, коль выпадала добрая погода, по три вылета в ночь, одновременно давая финнам понять, что мы еще здесь. Зенитная оборона Нарвы, и особенно Таллина, была хорошо организована и выглядела довольно мощной, но главной опасностью в те полнолунные ночи были истребители. Воздух на подступах к целям то здесь, то там прочерчивался светящимися пунктирами пулеметных трасс, летящих из самых неожиданных направлений, так что, где свои, а где фашистские пули, разобрать было не просто. Самой опасной зоной, прикрытой рассеянным, как в тумане, искрящимся серебряным светом, была сторона Луны. Оттуда, в чистом прозрачном воздухе, на северном небосклоне наши самолеты были видны как на экране, и из этой лунной засады они и подвергались стремительным и неожиданным атакам. Нашу дивизию фортуна, как говорят, пощадила, но обошла стороной немало других…

К Баталам подступала весна. Пока держался снег, нужно было сниматься. Перемахнули на Украину, в Прилуки. Тут уже теплынь, сухие тропки. Как бы с жизнью ни было везде, терпимо ли, плохо, на Украине всегда лучше. Мы это остро почувствовали после страшной убогости Баталов.

Тропки-то сухие, а аэродром в вязком, как застывший мазут, черноземе — сапоги с ног сдирает. Но лежит посредине поля километровая, каменной кладки, с облупившейся бетонной коркой взлетная полоса, да примыкает к ней с одного конца узкая, чуть шире колеи шасси, рулежная дорожка, ведущая к самолетным стоянкам.

Перед взлетом на боевое задание самолеты выстраиваются цугом и по очереди подтягиваясь к торцу полосы, с ходу начинают разбег, еле-еле укладываясь в ее длину. С посадкой мороки куда больше. С задания все приходят густо, скапливаются в толпу и, наступая друг на друга, ломятся на полосу. После пробега нужно как можно скорее, чтоб не отрубили хвост, освободить ее, и времени на раздумья у летчиков не остается. В конце полосы, чуть притормозив, они разворачиваются вправо и, избрав свободное направление, на полном газу бросаются в грязь, подальше от полосы, пока самолет сам не застрянет в вязкой массе.

На рассвете зрелище разбросанных и засевших по колесные ступицы нескольких десятков самолетов выглядело фантастически, напоминая то ли покинутое поле брани, то ли распаханный луг, на который присели уставшие гигантские птицы.

Трактора, выбиваясь из сил, выволакивают машины на бетон, отводят на стоянки. Там их снова бессонные техники отмывают, осматривают, готовят к ночному полету. На Украине весна быстро влетает в лето, и зеленое лоно уже легко держит на себе тяжелые самолеты. Слава богу, немцы не успели нас накрыть, когда мы держали машины закантованными крыло за крыло на тесной стояночной площадке. Теперь мы их зигзагами рассредоточили по краям всего аэродромного поля, и внезапный, но запоздалый немецкий налет, однажды заставший нас ночью сидевшими на земле, хоть и выглядел лихо, беды особой не принес, а зенитная оборона явно сбила его на поспешные действия.

К тому времени фронт заметно откатил на запад, в воздухе господствовала советская авиация, а нашими новыми направлениями были юго-запад и юг. Полк все еще воевал неполным комплектом, но молодых экипажей, приваливших со школы, скопилось немало, ведь в Баталах нам так и не удалось хоть кого-нибудь подтянуть к боевой работе. Иное дело Прилуки — стойкая летная погода, подсохший аэродром, были и машины для учебных полетов. Поскольку после гибели Павла Петровича Радчука меня назначили на его должность, летные дела в полку пришлось тянуть мне, да так, что временами приходилось отказываться от боевых полетов. Это была целая летная школа. Полк на задании, а мы гудим над аэродромом. Потом для кого-то, вырвавшегося вперед, наступал первый боевой вылет. Постепенно подтягивались и остальные, и вот на боевую бомбежку мы выходим все вместе. Но приходят свежие партии, ждут своей очереди.

В названиях не так уж далеких целей все чаще стали пробиваться иностранные звучания — Галац, Констанца, Бухарест, Плоешти… Горят нефтяные промыслы, склады горючего, танкеры. Да как горят! Целыми полями! Это поразительное зрелище мы наблюдаем, оглядываясь, с двух, а иной раз и с трех сотен километров.

Зенитная оборона везде с крупным калибром, бьет густо, а прожекторов — как сосен в бору.

Кто еще особенно крепко бил, ставя, казалось, совершенно непробиваемые стены из сплошного огня, так это Керчь и Севастополь. На четвертом по счету ударе по кораблям в Севастопольской бухте 8 мая сорок четвертого года нам все-таки сунули снаряд под левый мотор и перебили маслосистему, о чем я не догадывался и вполне спокойно прошел по боевому пути, дождавшись, пока Архипов не сбросил бомбы по горящему порту. Но когда мы, возвращаясь домой, пересекли Крым, масло стало опасно греться, давление пошло к нулю, и моторчик пришлось выключить. Винт, к сожалению, продолжал вращаться, как ветрянка, создавая лишнее и немалое сопротивление. Машина потихоньку стала терять высоту. Была бы хорошая погода, может, и дотянули домой, но там затевался туман, и самолеты рассаживались кто куда. Мы в такой ситуации свернули на ближайший аэродром Новый Буг. Он был рядом, и знал я его хорошо, поскольку совсем недавно, из-за плохой погоды, накрывшей восток Украины, садился на нем. Был здесь ночной старт, прожектора, приводная станция. Там сидела фронтовая авиация, а теперь — истребители ПВО, прикрывающие Кривой Рог, и все куда-то исчезло.

Мы закладываем круг за кругом, давая сигналы «я свой» и посылая одну за другой красные ракеты, прося аварийную посадку, а внизу хотя бы огонек сверкнул. Мертво. Высота все ниже и ниже, но я не теряю надежду достучаться хотя бы до одного, еще хранящего признаки сообразительного человека, который бросился бы на помощь тяжелому самолету, терпящему бедствие, зажег бы пару огоньков, не говорю уж, включил бы посадочные прожектора. Пустое! Мы уже влетели в опасную зону исхода полета. До другого аэродрома нам не дойти, да и где он? Дежурят ли там? Может, и те закрыты, как этот? Высота осела до тысячи метров. Еще немного, и поздно будет бросать машину. Но самолет-то новенький, целехонек! Куда деваться? Было состояние жуткого отчаяния…

Южная безлунная ночь — черная и непроглядная. Я наугад отошел северо-восточнее километров на тридцать и, полагая, что здесь должна быть степная равнина, решил садиться. На колеса — слишком опасно: любое препятствие — верная гибель. Выбросить всех, а самому попробовать?

— Петя, — говорю, — набирай в карманы и за пазуху побольше белых и немного красных ракет и давай на землю. Попадешь на ровное место — сигналь белыми и подсвечивай посадку, коряво будет — пускай красные.

Радистам мало что угрожало, и я их пока оставил с собой — выпрыгнуть всегда успеют.

Архипов сработал предельно четко. Я прохожу по кругу и жду сигналов. Наконец — белая. Опять белая. Это он осматривает местность. Потом еще — белая, белая, белая… Убираю газ, делаю заход, включаю фару и, не выпуская шасси, прицеливаюсь к Пете. Фара выхватывает ровные зеленые всходы, скользит по ним. Выравниваю пониже, и самолет несется к Петру, под его ракеты, вот-вот намереваясь коснуться земли, но вдруг в луче фары, наперерез, возникает — Петя видеть его не мог — заросший, вровень с посевами овражек. Елки-палки! — как раз на предстоящем месте приземления. К счастью, я не успел еще выключить правый мотор и резко — на секунду — дав ему, взревевшему как от боли, полный газ, перескакиваю чертов овражек и теперь, уже не чувствуя света ракет, на исходе посадочной скорости, выключаю зажигание и черпаю брюхом еще мягкое поросшее поле. Торможение гулкое, резкое, короткое вдруг обрывается полной тишиной. Вылетаем из кабин, светим фонариками: погнуты винты, помяты нижние капоты моторов и гондол шасси. Летать еще будет! Хорошо, что не сел на колеса, попал бы в овражек — там и горел бы.

На первой зорьке осмотрел округу — впереди ровное поле, вдали чернеет лесок. Значит, и взлететь удастся.

Мы с Петром отправились в Новый Буг, вышли на дорогу и на попутной машине (кто откажет летчикам в услуге?) добрались до гарнизона. Нужно было обо всем случившемся доложить своему командиру и поговорить с местными начальниками.