История жирондистов Том II - Альфонс Ламартин

Каких бы взглядов ни придерживалась история, она вечно будет омывать слезами этот эшафот. Одна против всех, невинная благодаря своему полу, освященная благодаря имени матери, убитая на чужой земле народом, не умеющим прощать ни молодости, ни красоты существу, служившему предметом поклонения! Призванная этим народом, чтобы занять трон, она даже не получила от него могилы, потому что мы читаем в книге кладбища Мадлен: «За могилу вдовы Капета — 7 франков».

Вот итог жизни королевы. Когда Провидение с грубым красноречием хочет рассказать людям о превратностях судьбы, оно одним знаком говорит больше, чем Сенека и Боссюэ в своих блестящих речах, и записывает ничтожную сумму в книгу могильщика.

XLVII

Процесс двадцати одного жирондиста

Третьего октября 1793 года в чудное осеннее утро семьдесят три депутата «болота», беспокойные остатки партии Ролана, Верньо и Бриссо, отправились на заседание Конвента. Их поразило необычное скопление вооруженных людей вокруг Тюильри. Места в зале, предназначенные для публики, были переполнены. Глухое волнение выражалось в разговорах, движениях, выражении лиц. Депутаты, медленно направлявшиеся к своим местам, казалось, были чем-то подавлены. Казалось, Гора и народ знали, какая трагическая сцена готовится. Семьдесят три депутата, ничего не понимая, смотрели друг на друга в недоумении.

Депутат Горы взошел на трибуну и заявил, что сегодня докладчик Комитета общей безопасности Амар прочтет доклад по поводу жирондистов, арестованных 8 июня. Чтобы успокоить нетерпение присутствовавших, депутат указал на доклад, заранее положенный на трибуну, и начал быстро перелистывать документы, содержавшие жизнь или смерть — что оставалось пока неизвестным — обвиняемых. Вскоре явился Амар. Его длинный доклад представлял собой свод всех противоречивых слухов, распущенных против жирондистов их врагами, и требовал в заключение:

1. Объявить виновными в злоумышлении против единства и нераздельности республики депутатов Бриссо, Верньо, Жансонне, Деперре, Карра, Малево, Гардьена, Дюфриш-Валазе, Валле, Дюпра, Силлери, Кондорсе, Фоше, Понтекулана, Дюко, Фонфреда, Ласурса, Лестера-Бове, Инара, Дюшателя, Дюваля, Деверите, Менвьеля, Делайе, Боннэ, Лаказа, Мазюйе, Савари, Гамона, Легарди, Буало, Руйе, Антибуля, Брессона, Ноэля, Кутара, Андре, Гранжнева, Виже, наконец, Филиппа Эгалите (бывшего герцога Орлеанского), о котором, казалось, забыли, но имя которого внесли в список по требованию Билло-Варенна.

2. Объявить изменниками отечеству, согласно предыдущему декрету, изданному в июле, бежавших депутатов Бюзо, Барбару, Горса, Ланжюине, Салля, Луве, Бергуина, Петиона, Гюаде, Шассе, Шамбона, Лидона, Валдай, Кервелегана, Анри Ларивьера, Рабо Сент-Этьена, Лесажа, Кюсси, Мейяна и Бирото.

По прочтении этих двух пунктов докладчик замолчал. Политические соратники депутатов Жиронды, арестованных и осужденных, вздохнули свободно. Они вообразили, что их помиловали.

Но этот самообман длился всего несколько минут. Амар равнодушно взял листы второй половины доклада; прежде чем начать читать, он объявил только что принятый декрет Конвента, требующий немедленно запереть двери зала, и продолжал: «Те из подписавшихся под протестами 19 июня (против постановления 31 мая об изгнании жирондистов), кто не предан революционному суду, будут посажены в тюрьму, а бумаги их опечатаны. Относительно них Комитету общественной безопасности будет сделан особый доклад».

Он начал читать имена семидесяти трех депутатов. Длинные промежутки между именами вызывали в душах всех надежду, что их имена пропущены. Вот список тех, кто услышал свои имена в числе подозрительных лиц, названных Амаром: Деперре, Казенёв, Ла Плань, Шассе, Дефермон, Руо, Жиро, Шателен, Дюге-д’Асс, Лебретон, Дюссо, Кулпе, Сорин, Кинет, Сальмон, Лаказ-старший, Корбель, Гите, Ферру, Бальель, Рюо, Обелен, Бабэ, Блад, Мэс, Пейре, Боан, Флерио, Вернье, Грено, Амийон, Лоренсо, Жарри, Рабо, Файоль, Обри, Риберо, Деразэ, Мазюйе (депутат Соны и Луары), Валлэ, Лефевр, Оливье, Жерант, Руайэ, Дюпра, Гарит, Дельвиль, Варле, Дюбюз, Савари, Бланки, Масса, Дебре-Дюбле, Деламар, Фор, Экке, Дешам, Лефевр, Серр, Лоране, Саладен, Мерсье, Дону, Периэ, Венсан, Турнье, Рузе, Бло, Блавье, Марбо, Эстаден, Брессон (из Вогез), Моисее, Сен-При, Гамон.

Обвинительный декрет был принят единогласно. Некоторые из вышеупомянутых депутатов хотели возразить, но нетерпеливые возгласы заглушили их голоса. Депутаты молча столпились в узком пространстве за перилами, как стадо, предназначенное на бойню.

Громкие крики требовали, чтобы их судили одновременно с жирондистами в Революционном трибунале, а суд равнялся смертному приговору. Робеспьер употребил все свое влияние, чтобы спасти депутатов. Будущее показало, что он хотел подготовить в их лице противовес всемогуществу Горы для того времени, когда он один будет господствовать в Конвенте. Это засвидетельствовали впоследствии те самые лица, которые считали его тайным подстрекателем их осуждения. Депутат Бланки, один из семидесяти трех, заключенных в тюрьму Лафорс, встречался с Робеспьером в Комитете народного просвещения. Он написал ему жалобу на дурное обращение, которому подвергались в тюрьме он и его сотоварищи, и упрекал его в насилии над народными представителями. Робеспьер ответил Бланки, но смутными намеками, в которых тем не менее сквозили гуманные чувства и давалось понять, что им будут тайно покровительствовать. Тара, все еще остававшийся министром внутренних дел, придя к Робеспьеру, умолял его спасти арестованных. «Не говорите мне больше об этом, — ответил Робеспьер. — Во время революций случаются такие дни, когда жить является преступлением и надо уметь жертвовать своей головой, когда у вас ее требуют. Может быть, потребуют и мою, — прибавил он, схватившись за голову, как человек, старающийся снять тяжесть, чтобы сбросить ее с себя, — и вы увидите, буду ли я оспаривать ее». Тара ушел смущенный.

Жирондистам, заключенным после 31 мая, то делались уступки, то снова устраивались притеснения — сообразно господствовавшему в обществе настроению. Вначале как бы номинальный, арест ограничивался заключением их в собственных жилищах под надзором жандармов. Случаи к побегу предоставлялись часто и оказывались легки. Гора больше тяготилась, нежели дорожила своими жертвами. Но после неудач Северной армии, успехов Вандеи, восстаний в Кальвадосе, Марселе, Лионе и Тулоне, суда над Кюстином, казни королевы и принятия закона о подозреваемых надзор за заключенными сделался строже. Их заключили в Кармелитскую тюрьму, в Аббатство, Люксембург и Лафорс. Жирондисты находились там вместе с жертвами своей политики, потерпевшими поражение 10 августа. Встречались и разговаривали хоть и не без удивления, но без взаимных упреков и ненависти.

Однако непоколебимые в своем республиканизме жирондисты сохранили революционные убеждения во всей их первозданной чистоте: не выказывали ни притворного раскаяния в своих мнениях, ни смирения в своем падении.

Когда назначили день суда, их всех заперли на несколько дней в огромном здании бывшего монастыря Кармелиток на улице Вожирар, обращенном в тюрьму и сделавшимся зловещим во время сентябрьских убийств. Так как нижние этажи этой тюрьмы уже переполняли заключенные, то для жирондистов осталось только узкое пространство под крышей старого монастыря, состоявшее из темного коридора и трех низких смежных келий.

Над карнизом первой двери можно было прочесть надпись печатными буквами, какие встречались на всех общественных памятниках того времени: «Свобода, равенство или смерть». Дверь эта вела в довольно большую келью, служившую общим залом, куда заключенные собирались для бесед и к столу. Налево находилась небольшая темная мансарда, где спали самые младшие. Направо дверь выходила в комнату немного поменьше, чем первая, служившую общей спальней. Стены и потолок этих комнат, покрытые грубым цементом, заменяли заключенным бумагу, которую им не давали, они были страницами, на которые они могли заносить острием ножа свои последние мысли. Почти все надписи поют гимн постоянству, презрению к смерти и воспевают бессмертие. Несколько имен их преследователей встречаются здесь рядом с именами жирондистов.

В одном месте читаешь:

Хотя Катон не мог спасти свободы Рима, он все еще свободен и умеет умереть как муж.

В другом:

Честного и настойчивого в достижении цели мужа не увлекут порочным делом ни возбужденное состояние повелевающих граждан, ни гневный вид сурового тирана.

А выше:

В ком есть добродетель, тот никогда не будет совершенно несчастлив.

Ниже:

Истинная свобода — это свобода души.

Рядом надпись религиозного содержания — можно догадаться, что ее сделал Фоше:

Вспомните, что вы призваны не для того, чтобы разглагольствовать и быть праздными, но чтобы пострадать и потрудиться. (Подражание Иисусу Христу.)