Священный меч Будды - Эмилио Сальгари

— Огнем — можно; впрочем, и то не всегда. Их такие массы, что они тушат пламя своими телами. Их и реки не останавливают, а только задерживают, и надо видеть, в каком порядке они их переплывают. Говорят, что ни одна из мышей не отобьется и не утонет.

— Ради чего же зверьки пускаются в такой дальний и опасный путь?

— Когда в горах и на холмах не остается никакой пищи, мыши, гонимые голодом, густыми массами спускаются на равнины, и бывали случаи, когда жители терпели голод из-за мышей.

— Это настоящая казнь египетская.

— Именно, Джеймс.

— Мне очень хотелось бы увидеть хоть одну колонию мигрирующих мышей.

— Лучше бы и вовсе их не видеть. Мне не хотелось бы быть съеденным этими грызунами.

Разговор их был прерван раскатом грома, прокатившегося по отдаленному горизонту, уже покрытому тучами.

— Дождливое время года опять возвращается, — сказал капитан.

— Как, разве дожди еще не кончились? — спросил Корсан.

— Нет. Они продолжатся еще целый месяц. Реки Бирмы еще не выступали из берегов.

— Значит, будут новые наводнения?

— Обязательно.

— Может быть, нам грозит опасность перенести повторение страшного приключения в Коо-Чинге?

— Не думаю. Мы доберемся до Салуина раньше, чем наступит наводнение.

— Во сколько миль вы оцениваете расстояние, отделяющее нас от реки?

— Прежде чем добраться до Салуина, надо будет переправиться еще через большой его приток. Так что всего нам придется сделать еще пятьдесят или шестьдесят миль. Погоняйте лошадей, друзья! Вот и дождь.

И в самом деле, небесные хляби начинали разверзаться. Сначала падали отдельные капли, потом пошел проливной дождь, сопровождаемый страшными ударами грома, яркими молниями и дьявольским ветром, гнавшим перед собой целые массы воды.

Путешественники, хорошо защищенные от дождя и ветра, с философским равнодушием принимали эти потоки воды, погоняя лошадей, которые вязли по колено в широких лужах, образовавшихся в низинах.

В полдень они по бамбуковому мостику переехали через приток, про который говорил капитан, а потом после короткой остановки поднялись на новую горную цепь, простиравшуюся еще на пятьдесят миль.

Дождь не переставал ни на минуту. По временам казалось, что всемирный потоп опять должен повториться. С гор неслись такие широкие и бурные потоки, что переезжать их было и опасно, и крайне затруднительно.

Вечером путешественники, измученные, промокшие, остановились около леса арековых пальм, широчайшие листья которых дали им возможность укрыться от дождя и поставить палатку.

Ночь была ужасна. Разразился страшный ураган, яростно ревевший в лесу и срывавший с кольев палатку. Никто не спал.

На другой день волей-неволей они опять пустились в путь, безжалостно нахлестывая бедных животных, едва не падавших от истощения.

Подъем был труднее, чем когда-либо. Десятки раз должны были они останавливаться на краю глубочайших бездн; десятки раз они чувствовали, как лошади готовы вот-вот упасть под ними, и десятки раз подвергались опасности сорваться вниз с крутых откосов.

Около десяти часов утра, переправившись еще через одни горы и спустившись в западные равнины, большая часть которых была залита водой, путники добрались наконец до берегов Салуина.

Эта река почти совсем неизвестна; даже на лучших географических картах течение ее обозначается наугад. Несмотря на это, Салуин — одна из самых значительнейших рек, орошающих великий Индокитайский полуостров. Есть основание предполагать, что она берет свое начало в восточной части Тибета, в провинции Чамдо, из небольшого озера, расположенного на этом нагорье.

Под именем Нагчу она пролагает себе путь через горы и сначала течет по западной части Юньнани, потом направляется в Бирму, где принимает название Салуин, приближается под двадцать пятой параллелью к Нмайкхе, левому притоку Иравади, и пробирается далее на юг среди владений совершенно никому неведомого Лаоса, где расширяется до размеров великой реки, кончаясь у залива Мартабан, предварительно приняв в себя Таунгоун и пробежав около тысячи четырехсот миль.

В том месте, к которому подъезжали всадники, река была не шире одного километра, но быстро мчала свои воды между двух низменных берегов, покрытых роскошной растительностью.

Около островков капитан увидел нескольких туземцев, занятых рыбной ловлей на лодках с довольно высокой кормой.

У этих людей была темно-бронзовая кожа, чертами лица они мало чем отличались от китайцев, а часть их длинных волос была пропущена в ушные отверстия, чрезвычайно расширенные для этой цели. Американец заметил, что грудь их покрыта густой сетью татуировки.

— Какое странное украшение! — сказал он. — Они похожи на маори с островов Новой Зеландии.

— Это странно, правда, но в то же время и полезно, Джеймс.

— Полезно? Чем?

— Тем, что защищает от ударов пики и сабли.

— Вы шутите, Джорджио.

— Так говорят бирманцы.

— А вы верите этому?

— Немного, так как я знаю, что татуировка придает коже заметную прочность. Впрочем, я не думаю, чтобы она была такова, что могла бы помешать пике пробить кожу.

— Поспешим переправиться через реку, — сказал Мин Си, — мне кажется, что эти рыбаки имеют намерение отправиться восвояси.

При первом же окрике капитана подплыла большая барка с полудюжиной туземцев. Люди и лошади вошли в лодку и несколько минут спустя высадились на противоположном берегу, перед группой хижин и навесов.

Капитан купил рису, сушеной рыбы и прекрасного китайского шу-шу и воспользовался остановкой, чтобы загримировать себя и своих товарищей настоящими бирманцами, дабы иметь возможность свободнее действовать во владениях великого королевства, до которых было уже недалеко.

Они разрисовали себе лица и большую часть тела красивой блестящей бронзовой краской, тщательно побрились, так как бирманцы имеют обыкновение вырывать себе волосы на лице, вычернили зубы и надели длинные симары и широкие полотняные панталоны.

— Мне кажется, что я сильно подурнел, — сказал американец. — Сначала я был желтым, теперь стал бронзовым, а кончу тем, что почернею.

В четыре часа пополудни путешественники опять сели на своих измученных лошадей и направились к западу под мелким частым дождем, пронизывавшим до костей.

Постепенно местность стала изменяться. Аккуратно обработанные и хорошо орошенные равнины сменились лесистыми холмиками, которые мало-помалу возвышались, как бы желая слиться в одну горную цепь. Кое-где все еще попадались хижины, довольно убогие жилища, по которым можно было судить, что больше не будут попадаться и такие до самых берегов Иравади.