Три недели из жизни лепилы - Олег Мальский

В 18-е отделение перевели со стабильной гемодинамикой. То бишь спасли.

Из каждой недоработки надо сделать конкретные выводы и найти виноватого. А наш брат всегда крайний. Шишина грозится влепить Гоше выговорешник.

А он поел и прилег.

Я потрогал островок молодой кожи на правой щеке и последовал Гошиному примеру.

Нас разбудил душераздирающий женский визг.

Я прыгнул в тапочки и промахнулся. Рванул к двери как есть — в носках (операционной формы днем не снимают), ожидая встретить, по меньшей мере, толпу наркоманов, штурмующих наши полупустые сейфы.

В коридоре судорожно всхлипывала Роза Ивановна.

— Он… живой!

Перст ее указывал в сторону каталки с трупом таксиста, до отправки в морг оставленный на два часа в коридоре. Согласно действующей инструкции.

— Что случилось?

— Посмотри, посмотри! Вот опять, — нога мертвеца чуть заметно дернулась.

Зевая, в коридор вышел Гоша.

— Успокойтесь, Роза Ивановна. Это легко объяснимо. Спинной мозг и периферические нервы отмирают позже головного. В них продолжают генерироваться спорадические электрические разряды. В ответ сокращаются мышцы.

Мы подтащили Большову к трупу и продемонстрировали признаки биологической (то есть необратимой) смерти. Убедили.

Марина Максимовна — кит-анестезистка с богатым жизненным опытом — вытряхнула в чай ампулу реланиума. От медикаментозного успокоения Роза Ивановна отказалась — старшее, правильное поколение. Я пожал плечами, отнес кружку в туалет и там выпил. Не пропадать же добру!

Гошу вызвали к местному. Вернулся он, сияя, как новенький гривенник.

— Я внизу.

Понятно. Для общения с противоположным полом во время дежурств Гоша арендует у Юлика кабинет. За стакан «красного».

Я вернулся на свое функциональное ложе ответственного анестезиолога и моментально отрубился.

Около девяти меня растормошил санитар из смотровой.

— Олег Леонидович! Вас Лупихин.

Я поплелся к аппарату.

— Гоша, ты дашь мне поспать? Вторые сутки отмахиваюсь.

— Приходи немедленно. У нас гости. Хотят тебя видеть.

— Кто?

— Приходи — сам увидишь.

— Лена?

— Угадал.

Для начала неплохо бы уточнить, какая. Молотило раззвонила о моей (?) победе по всей больнице. Таким образом, Вдовина — это уже третья Лена в моем послужном списке. Надо бы их пронумеровать.

— Ладно, ждите.

Лена Вдовина — отныне просто Л III — была моим ответом на ноту Керзона. То есть элементарной местью Гоше за Инну (первую).

С того самого момента, когда эта худенькая и тихонькая, похожая на мышку ординаторша появилась в больнице, Гоша предпринимал столь же отчаянные, сколь и безуспешные попытки затащить ее в постель. Даже не представляю, как ей удавалось в течение трех месяцев сопротивляться натиску нашего штатного Казановы.

Я трахнул ее в подвале. После субботнего дежурства, лениво и без прелюдий. Устав от Вер, Юль, Элл и «Белл Инкорпорейтед». Поворотил к себе задом, к шкафу передом, приспустил зеленые штанишки и трахнул. Стоя.

Рассмотрев длинненькие ножки и, главное, ощутив вопиющее анатомическое несоответствие наших репродуктивных органов, заинтересовался.

Решил познакомиться поближе.

Последовало три недели экспериментов.

Чуть не ежедневно мы убегали с наркозов и совокуплялись, как бешеные. В семь Лена убегала — у нее очень строгие родители. Держат дочь за целку-невидимку.

За два-три часа мы успевали поглотить несколько кетаминовых коктейлей. В качестве основы использовали вермуты, ликеры, водку — все что попадалось под руку. Лена не алкоголичка, но от кетамина балдеет.

Пару раз мы расслаблялись совместно с Пашей. Паша ни разу не составил нам компании. Но в индивидуальном порядке тоже приобщился к кетамину.

Он обычно улетает в космос в разгерметизированной ракете и без скафандра. «Держите меня», — кричит.

Я обычно брожу по Эскуриалу. Или Трианону. Или одновременно.

Причем то как экскурсант, то как придворный. Или одновременно. Пялюсь на ухоженных американских туристок. Или раскланиваюсь с молоденькими фрейлинами.

Или одновременно.

Лену (пардон, Л III) обычно истязают. Привязывают к столбу пыток, хлещут семихвостками, пытают током, жгут каленым железом, душат. В такие минуты Лена подмахивает, как батут, и кончает, как атомная бомба. Особенно когда душат.

Тогда как водородная.

Самым ярким ее видением был, пожалуй, полусон-полуявь о рентгенотехнике.

Юная мазохистка (Лена) приходит на флюорографию. Заматерелый небритый рентгенотехник (я) замечает на экране металлический ошейник. «Это надо снять» — «Не могу, ключ у хозяина». Рентгенотехник подходит поближе, чтобы рассмотреть конструкцию в деталях, видит следы побоев на нежной девичьей коже, складывает два и два и грубо трахает мазохистку за ширмой, подсыпав от себя скрученным в трубку свинцовым фартуком.

Она неоднократно просила меня реализовать этот бред, но я не любитель. И все же потакаю ее извращениям. По-хорошему Л III противопоказаны даже среднестатистические члены. Вижу, что больно. Боюсь что-нибудь порвать, как у Баркова. А Лена прилипает все крепче. В отличие от подавляющего большинства моих девочек о браке и семье даже не заговаривает. Статус моей официальной бляди, кажется, ее вполне устраивает.

Я начинаю ее бояться. Уже завязал с экспериментами в Балашихе (мнимый рецидив ремонта) и на Шереметьевской (мнимый Пашин отпуск). Но отсутствие условий Лену не смущает. Она согласна заниматься сексом на пыльном, раздолбанном сотнями жоп кафедральном диване, на теннисном столе в подвале, на толчке в засранном туалете.

Ситуация патовая.

Лена сидела грустная. Сама все понимает. Или начинает понимать.

Лупихин отхватил себе будущую актриску из Щепкинского.

Совсем еще девчонка. Сопливая, но смазливая.

Одетта болтала без умолку. Потом начала «работать с воображаемыми предметами». Мне очень понравилась игра с воздушным шаром.

Раскованная девчонка.

Видно, что Гоша втюрился по уши. В глазах нежность, сам такой добрый. Простил мне Лену.

Голубки ворковали. Лена молча завидовала, я молча злился.

Постеснялись бы! В присутствии разбитых сердец!

Хотя чего нас стесняться? Зачем вообще кого-то стесняться?

Гласность проела Боткинскую до дыр. В огромной больнице сплетен так много, что они неизбежно теряют пикантный привкус. Это вам не Балашихинская ЦРБ с двумя сотнями персонала. Помнится, мы с Венерой скрывали наши отношения изо всех сил.

Сверяли графики, чтоб случайно не совпали дежурства. Завидев Венеру на улице, я переходил на другую сторону. В разговорах с коллегами несколько раз «забывал» ее имя.

Одетта привезла пузырь «сухого». Гоша прихватил из «гинекологии» початую бутылку коньяка. Девочки вычистили холодильник Юлика до последней крошки.

Не дожидаясь закуски, мы с Гошей уничтожили коньяк и принялись за «сухое». О наступающем 91-м вспомнили слишком поздно.

Я вздохнул и нащупал в кармане халата ключи от шкафчика. Там уже четыре месяца как прописалась бутылка «Бейлиз» — прямо из Германии. Здесь такого не купишь. Ждала своего часа. Ждала принцессы. Не дождалась…

Одетта пожаловалась на боль в пояснице. Напрыгалась. Гоша забеспокоился.

Я рассказал байку про матросов.

Таллинн пятидесятых мало чем отличался от Таллинна девяностых и любого другого порта. Приходят корабли — разбирают малолеток, приходят новые — наступает очередь вдовушек. Потом — замужних.

А корабли все приходят и приходят…

Одна старушка поздно вечером возвращалась из гостей. Решила «срезать» через парк. В кустах ее ждали пять или шесть матросов…

Дома старушка рассказала о происшествии соседке. Та возмутилась: «Завтра же обратитесь в милицию! Найти, может, и не найдут, зато кровь им, гадам, попортят. Выстроят на палубе, речь зачитают грозную…» и тому подобное. «Ладно». День проходит, два проходят. Соседка: «Ну как?»

— «Милая, да как же я буду на них жаловаться? Они ж меня вылечили! Раньше то в поясницу вступит, то в ногу, а сейчас все прошло».

Одетта хихикнула.

— Олег, вы — порочная натура.

Через некоторое время парочка выпорхнула из кабинета.

Видимо, уже успели оценить наш диван.

От ликера Лена повеселела и стала присаживаться ко мне на колени.

Гошин тезка гинеколог Ларько говорит, что хорошие ликеры вдохновляют дам на всяческие подвиги. Пробуждают изобретательность. Сам Ларько — великий изобретатель. Уважает хорошие женские сапоги. «Представляешь, ее ноги лежат у тебя на плечах, австрийская кожа приятно холодит щеки…»

На фоне Ларько порочный Мальский выглядит новорожденным ягненком. Мне не нужны подвиги. Я по горло сыт изобретательностью.