Махабхарата - Семён Липкин

Жрецы повторяли свои заклинанья,

Подняв в государстве змеином стенанья,

Заставив спокойно дремавших проснуться,

А самых жестоких и злых — содрогнуться.

И змеи, своим побужденные роком,

На гибель, на смерть устремились потоком.

Ползли, не желая, ползли они в страхе,

Вельможи, ученые, стражи, монахи,

Врачи, палачи, песнопевцы, гуляки,

Творившие зло на свету и во мраке.

Единые в счастье, различные в горе,

Добычею пламени сделались вскоре.

Одни, умирая, тоскливо взвывали,

Иные друг друга хвостом обвивали,

Одни извивались и падали с треском,

Другие исполнились молнийным блеском,

Там с телом сплеталось горящее тело,

Казалось, что в пламени пламя горело.

Пугаясь, они издавали шипенье,

А те низвергались в огонь в нетерпенье,

Одни уцепиться за камень старались,

Другие растеньями там притворялись,

А третьи как нить растянулись тугая,

Беспомощных, дряхлых вперед пропуская.

Четвертые в скользкие кольца скрутились,

От зла отрешились, в длине сократились,

А пятые, страхом объятые жгучим,

Самих себя жалили жалом могучим.

Шестые бороться хотели с Судьбою,

Но были не властны уже над собою.

Огонь полыхал, становился суровей,

Иные белели, как хобот слоновий,

Другие, как черные крысы, чернели,

Как молнии, третьи, блестя, пламенели.

Различные силой, окраскою кожи,

Одни — со слонами безумными схожи,

А те оказались породою мелкой,

А те — как дубины с железной наделкой,

А те, еле видные, в травке сокрыты,

Но все двоедушны, но все ядовиты!

Так двигались к пламени змеи любые,

Зеленые, черные и голубые,

Их множество было — усердных и праздных,

С красивой наружностью и безобразных,

Но сильных и слабых друг с другом сближало

С губительным ядом смертельное жало!

Ползли, и ползли, и ползли миллионы,-

Поток бесконечный, огнем поглощенный.

Они, материнскою прокляты властью,

Ползли, пожираемы огненной пастью.

Что было для чистого сердца страшнее,

Чем гнусные змеи, коварные змеи?

А ныне смотрели живые творенья,

Как топливом стали они для горенья.

Те самые змеи, сообщество злое,

Что ужас на все наводило живое,-

Бессильны, безвольны, покорны, трусливы,

Теперь устремлялись в огонь справедливый.

А пламя забыло про отдых и роздых,

Наполнился запахом тления воздух,

И реки змеиного мозга и жира

Текли по дорогам смятенного мира,

И змеи стонали, и твари живые

Преступников плач услыхали впервые.

Огонь бушевал, полный силы смертельной.

Почувствовал Такшака страх беспредельный.

Стонал он, метался, покоя не зная.

Он думал: "Как прежде, поможет мне майя.

Я брахманом стану, прибегнув к обману.

О нет, червяком я безвредным предстану!"

Но Такшаки сила ушла без остатка.

Уже душегуба трясла лихорадка.

Беспомощным он становился в обмане,

Как раб, он внимал голосам заклинаний,

Он видел, что скоро утратит он волю

И сам изберет себе страшную долю.

Тогда поднатужился змей ядовитый

И двинулся к Индре, желая защиты.

"О Индра, — сказал он властителю влаги,-

Прошу я, прибежище дай мне, бедняге,

От Агни спаси меня, Индра великий,-

Он хочет пожрать меня, многоязыкий!"

Сказал Громовержец дрожащему змею:

"Не бойся, тебя защитить я сумею.

В чертоге моем, в многовлажном тумане,

Спасешься от пламени и заклинаний!"

Был змей осчастливлен подобным ответом.

Главу "Махабхараты" кончим на этом.

Подвиг Астики

Меж тем не смолкали заклятья, моленья,

Так жертвы стремились в огонь истребленья.

Алтарь справедливое пламя возвысил,

Чтоб змей сосчитать, не хватило бы чисел,

Ползли, и ползли, и ползли миллионы,-

Сменялся потоком поток истребленный.

Он корчился в пламени, род ядовитый,

И Васуки вскоре остался без свиты.

Унынье змеиным царем овладело.

"Сестра! — застонал он. — Горит мое тело,

Трепещет душа, и колеблется разум,

Я гибну, покорный священным приказам,

Весь мир говорит о конце моем скором,

Не вижу я света блуждающим взором,

Уже разрывается сердце на части,

И сам над собою не чувствую власти,

Готов я, с моими подвластными вместе,

Низринуться в пламя пылающей мести.

Ты видишь, я гасну, дрожа и стеная.

Поведай же милому сыну, родная,

Что он упованье мое и спасенье,

Что он, только он прекратит всесожженпье!"

И сыну сказала тогда Джараткару:

"Иди, отврати беспощадную кару".

Воззвал к нему Васуки: "Астика милый,

Ты видишь, лишился я воли и силы,

Не вижу, не знаю, где стороны света,

Молюсь я творцу — и не слышу ответа".

Племянник ответил несчастному змею:

"Теперь успокойся. Твой страх я развею.

Спасу я от пламени пышущей мести

Творенья, что преданы правде и чести.

Да будет погибель одним лишь виновным,

Не должно возмездию быть поголовным.

Иду я, борьбу объявляя насилью,

Огонь задушу я водою и пылью".

Отправился Астика, юный годами,

Туда, где огонь пламенел над садами.

Увидел он дивное место обряда,

Вокруг широко простиралась ограда,

Увидел жрецов и скопленье народа,

Увидел он издали, стоя у входа,

Как змей обреченных ползли миллионы,-

Алтарь привлекал их, огнем озаренный,

Единые в счастье, различны в несчастье,

Ползли и в огне распадались на части.

Впилось г, его сердце страдания жало,

Но мальчика стража тогда задержала.

Стремясь Джанамеджаи дело исправить,

Решил он сожженье стихами восславить.

Дошел до народа, жрецов и владыки,

Услышал алтарь и огонь грозноликий,

Который горел средь равнины безбрежной,

Мальчишеский голос, могучий и нежный:

"О царь, чья прославлена всюду отвага,

Жрецы, что живут для всемирного блага,

Огонь, что блестит, как луна и созвездья,-

Творите вы славное дело возмездья.

Но знайте, существ совершая сожженье,

Что жизнь есть несчастье, что жизнь есть мученье.

Возможно ль злодейство убить самовластьем?

Возможно ли горем бороться с несчастьем?"

"Сей мальчик, — сказал властелин удивленный,-

Умен, как мудрец, сединой убеленный.

Быть может, не мальчика слышим призывы,

Быть может, то старец пришел прозорливый.

У брахманов ныне прошу разрешенья:

Его допустите к обряду сожженья.

Он мальчик, но знанием равен он старым.

Его одарю я каким-нибудь даром".

Ответили брахманы словом единым:

"Жрецов почитать надлежит властелинам.

Хотя он и мальчик, познал он законы.

Почета и славы достоин ученый.

За мудрость его мы допустим к обряду.

Пусть примет, какую захочет, награду.

Чудесного мальчика, царь, одари ты,

Лишь явится Такшака, змей ядовитый".

Хотел было царь молвить мальчику слово:

"Не жаль для тебя мне подарка любого",-

Но жрец-возглашатель, в душе недовольный,

Сказал: "Не спеши ты, о царь своевольный!

Еще в наше пламя, живому враждебный,

Не ринулся Такшака, змей непотребный".

Сказал Джанамеджая: "Гимны возвысьте,

К погибели Такшаку-змея приблизьте".

Жрецы отвечали: "Открылось нам в гимнах,

В сверкании пламени, в угольях дымных,

Что прячется Такшака гнусный вне дома,

В обители Индры, властителя грома".

И брахманы, сильные мощью познанья,

Усилили гимны, мольбы, заклинанья,

И пламя, хранимое вечным законом,

Почтили, насытили маслом топленым.

Внезапно увидели: по небу мчится,

Сверкая, громами гремя, колесница.

То Индра летел, окружен облаками,

Небесными девами, полубогами.

Летел он, жрецов услыхав призыванья,

Летел он, а в складках его одеянья,

Где тучи простерлись могучим размахом,

Змей Такшака прятался, мучимый страхом.

Сказал повелитель, о правде радея:

"Жрецы, если Индра скрывает злодея,

То в чистое пламя пылающей мести

Вы Индру низвергните с Такшакой вместе".

Жрецы отвечали: "О царь, погляди-ка,