Болшевцы - Сборник Сборник

Даже Гуляев занимался в эти дни главным образом тем, что слушал в лесу трели и посвисты малиновок и дроздов, искусно разбираясь в многообразном птичьем гомоне. Все чаще и чаще Мелихов и Богословский при обходе спален обнаруживали пустые койки.

Воспитатели понимали — нужно дать ребятам отпуск. Это было уже в сущности решено. Но собрания еще не было, и в мастерских об этом не знали.

Не знал об этом и Королев.

Он работал молотом, голый по пояс, он исходил потом, изнывая от жары. В распахнутые настежь двери кузницы виднелось голубое небо, вползали запахи прелой земли.

Королев высоко взметнул молот и, не ударив, опустил его.

Работа приостановилась. Все поняли: Королев что-то задумал.

Не глядя на сурово нахмуренное лицо дяди Павла, Королев медленно повернулся спиной к наковальне и пошел к выходу. Не дойдя до дверей, он озорно оглянулся, выдернул свою рубаху, торчавшую из наваленной в кучу одежды, повязал ее, точно пояс, на голый живот и, напялив кепку, вышел из кузницы.

Свежий ветерок обтекал струйками грудь, горячие лучи солнца приятно грели плечи. Назад Королев не оглядывался, но чувствовал — все смотрят на него.

Он заорал блатные частушки. Кто-то загоготал в спину, кто-то крикнул, кажется, Калдыба:

— Эх, Король, молодец!

Его догонял Сергей Петрович. Ребята около кузницы выжидательно притихли. Королев шел, попрежнему распевая, не оглядываясь, ничего не замечая.

Сергей Петрович тронул его за плечо. Королев лихо повернулся на каблуках. Сергей Петрович молчал.

— Четыре года сидел: весны не видел, дядя Сережа! Не могу! — неожиданно для себя заорал Королев.

Он вдруг стал бессвязно оправдываться, доказывать, нелепо размахивая руками. Сергей Петрович все молчал. Королев приостановился, передохнул, собрался еще что-то сказать и тоже замолчал.

Ребята около кузницы с любопытством ждали, чем все это кончится.

— Иди, — сказал спокойно Сергей Петрович, — на работу можешь не ходить.

— Выгонишь? — с иронией спросил Королев.

— Нет, просто погуляй, отдохни немного! — И Сергей Петрович пошел к правлению коммуны.

А Королев стоял недоумевая. Богословский отошел уже далеко, и только тогда Королев опомнился. Он приложил ко рту руки трубой и крикнул:

— Врешь?

Сергей Петрович остановился, оглянулся и отрицательно помотал головой.

Вечером на собрании уже все узнали об отпуске.

— Федор Григорьевич! — горячо говорил Осминкин. — Надо немедленно оборудовать площадку для футбола, место я уже выбрал… Очень удобный участок, но только его надобно за отпуск почистить и подровнять.

— Собери спортсменов, — советовал Мелихов. — Кто хочет играть, тот должен и площадкой заняться. А как же иначе? Рабочих, что ли, для вас нанимать?

Он помог Осминкину собрать спортсменов. Это было не так легко. Все знали, что площадки нет, что ее надо оборудовать самим, значит, кто хочет играть в футбол — должен работать.

Нехотя, лениво сошлись любители футбола в столовой, где Осминкин назначил собрание.

Осминкин перечислил все подходящие участки. Его нетерпеливо оборвали: «Переходи к делу!» Тогда Осминкин сказал, какой участок по его мнению является лучшим. Место подходящее, надо только слегка подровнять его, врыть ворота, натянуть сетку, купить мяч и камеры и, если можно, трусы и майки. Играть можно и в ботинках, даже босиком люди играют, но со временем, когда позволят средства коммуны, можно будет купить и буцы. Он попрекнул Леху Гуляева:

— Эх вы! Сапожники! Самого необходимого делать не выучились! Что бы вот вам буцы делать?

Мелихов пришел, когда принимали резолюцию, и внимательно выслушал все ее пункты.

— Вот, Федор Григорьевич, помогите! Насчет мяча… — передал ему Виктор листок с протоколом. — А площадку мы сами…

Мелихов вернулся к себе и достал из стола блокнот.

«Мяч» — записал он. Потом: «Камеры», сбоку поставил цифру 2. Потом, махнув рукой, приписал: «Буцы 10 пар». «Пусть пока десять, а там видно будет, — подумал он. — Выдадим самым лучшим игрокам».

В тот же день, вечером, когда Мелихов уже собрался ложиться спать, к нему зашел Осминкин. У Осминкина было расстроенное лицо:

— Не идет, Федор Григорьевич!

— Что не идет?

— Хаджи Мурат не идет в команду. Самый сильный игрок. Из него что-нибудь еще выйдет, а остальные — шпана… — Виктор огорченно махнул рукой.

— Я его насильно загонять не могу. Попробуй, еще поговори, постарайся убедить.

— Да разве таких убедишь! Привыкли на дармовщинку — в чужой карман! Ему лень на поле покопаться. А летом на готовое от них отбоя не будет. Я один, что ли, поле буду чистить? Это не дело, Федор Григорьевич!

— Не дело! — согласился Мелихов. — Надо поговорить, — повторил он.

— Да разве я не говорил? Всем говорил. Не слушают.

— А ты еще раз поговори. Я вот раз по двадцать в день одно и то же разъясняю. Ничего не поделаешь, приходится. Думаешь, большое удовольствие одно и то же долбить? А ведь долблю, иному месяц подряд в голову вдалбливаю. И, знаешь, в конце концов помогает.

Осминкин покраснел. Он вспомнил, сколько раз говорил ему Федор Григорьевич о всяких его скверных привычках и как сам он слушал в пол-уха, чтобы сейчас же забыть. А теперь вот он, Виктор, жалуется ему на «своих», на поразительную их несознательность.

— Поговорю еще, Федор Григорьевич, — пообещал он, торопливо выходя из комнаты.

Мелихов посмотрел ему вслед, улыбаясь, думая: «Этот парень крепко корень пустил!»

Выполненную часть срочных заказов решено было немедленно сдать заказчикам.

Мелихов встал рано. Из кухни к безоблачному небу только что поднялся первый сизый дымок. Нужно было поторопить с упаковкой кроватей, выполненных мастерской коммуны, чтобы не опоздать к утреннему поезду. Сдача заказа была поручена Накатникову и Румянцеву.

Мелихов посмотрел на небо, на Костино с его ветхими избами, на ярко зеленеющие поля… Что такое? На участке, намеченном Осминкиным под футбольную площадку, копошились какие-то люди с мотыгами, граблями, лопатами. Их было человек двадцать. Доносились их звонкие голоса.

«Коммунары, — удивился Мелихов, — но ведь еще не было даже звонка!»

Он поспешно прошел к площадке. Собранные в кучку пустые консервные банки блестели на утреннем солнце.

— После завтрака кончим! — кричал кому-то Осминкин.

— После завтрака тоже работа будет… Тут на весь день хватит делов.

Осминкин катил тачку, нагруженную черной землей. Он давно приметил Федора Григорьевича. На раскрасневшемся лице Осминкина сияла улыбка гордости и торжества.