Наш корреспондент - Александр Гончаров

Дойдя в своих рассуждениях до этой невольно возникшей мысли, Серегин замедлил шаги. Они не дали, потому что не хотели, а он — уже в отместку… Они не захотели ему помочь, а он — им. Значит, он ничем не лучше Мити и Саши и никакие обстоятельства не могут служить оправданием. И зачем вместе с ними наказывать и читателей фронтовой газеты? Ведь в конце концов пострадают читатели. Прежде всего надо о них подумать, о бойцах и офицерах.

Серегин возвратился к собратьям.

— Вот что… «фитильщики», — сказал он, — вы зря здесь сидите. По имеющимся у меня непроверенным сведениям, майор назначен военным атташе в Англию и уже вылетел в Лондон для открытия второго фронта.

— Иди, иди, Миша, — вяло сказал Саша, — не трепись. Без тебя тошно.

— А все интересующие вас сведения, — не обращая внимания на слова Саши, продолжал Серегин, — вы можете получить у меня.

Митя и Саша смотрели на пего недоверчивым взглядом, в котором, однако, слабо забрезжила надежда.

— Помните, в автобате я разговаривал с офицером? Так вот, он из Н-ского полка, я у него взял все, что надо, пока вы добывали бензин. Источник абсолютно достоверный.

И, наслаждаясь произведенным эффектом, добавил, доставая блокнот:

— Хотел было вам в отместку «фитиль» соорудить, да ради ваших читателей раздумал. Ну, записывайте, пом не стемнело…

Глава четырнадцатая

Корреспонденту приходится общаться с великим множеством людей. Вся его жизнь — это непрерывная цепь поездок, разговоров, быстрая смена впечатлений, неустанные поиски новых тем, фактов, героев. Сегодня он пишет о работе разведчиков, завтра изучает организацию артиллерийского огня передовой батареи, послезавтра освещает опыт лучшего снайпера… И все это, если, конечно, он настоящий журналист, а не равнодушный регистратор, его кровно волнует, всем этим он живет, каждый фаз с новой силой загораясь интересами и делами встреченных им людей.

Разные бывают люди, о которых пишет корреспондент. Иные быстро забываются, и, увидев на блокноте полустертую запись с фамилией, корреспондент долго вспоминает, кому же эта фамилия принадлежит. Но такие — неинтересные — люди встречаются редко. И часто кажутся неинтересными потому только, что корреспондент за недостатком времени не успел с ними как следует познакомиться. А еще чаще попадаются такие люди, что и расставаться с ними не хочется, а приходится. Такая уж у газетчиков судьба — не задерживаться долго на одном месте. Зато как радостно бывает, когда корреспондент снова встречает своих героев и видит, что они еще выросли, а иногда сознает, что и он немного содействовал этому росту своим пером. Вот такое радостное чувство Серегин испытал, попав в полк Шубникова.

Самого Шубникова он еще не видел, так как прошел прямо в батальон Зарубина. Здесь же, в этом батальоне, служил сержант Донцов, бывший разведчик, встреча с которым особенно обрадовала Серегина.

Высота на карте значилась с отметкой 105. Говорили, что ей давно уже лора дать отметку 104, потому что непрерывные бомбежки и артиллерийский обстрел сделали ее ниже по крайней мере на метр.

Высота была ключевой по отношению к укреплениям «Голубой линии» на всем участке. Кроме того, с нее просматривались подступы к большой станице. Высота уже одиннадцать раз переходила из рук в руки. Наконец гвардейцы Шубникова закрепились на восточном краю ее плоской вершины, зарылись в землю, и как ни бомбили и ни обстреливали немцы этот клочок земли, все же не смогли вынудить гвардейцев отступать.

Серегин пришел на высоту вместе с бойцами пополнения, которое прислали в батальон старшего лейтенанта Зарубина. Здесь-то, когда комбат знакомился с новыми бойцами и распределял их по ротам, Серегин и увидел Донцова. Бывший разведчик мало изменился, только стал как будто чуточку массивней, да на загорелом, чисто выбритом лице появились висячие усы цвета старой соломы.

Донцов повел отобранных для третьей роты бойцов. Серегин последовал за ним. Поговорить с Донцовым ему удалось, однако, лишь после того, как в роте была проведена беседа с пополнением и бойцы принялись за обед.

В солдатском блиндаже сидели Серегин, Донцов, молодой ефрейтор, стриженный под бокс, с энергичным подбородком и коротким, задорным носом; еще один гвардеец того сухощавого телосложения, при котором человек до преклонных лет кажется моложавым, и три бойца из нового пополнения. Один из них, с гвардейским значком на груди, прибыл из госпиталя после ранения, то есть был уже обстрелянным солдатом. Он быстро освоился и теперь с независимым видом ел кашу. Двое же других заметно Волновались, ели неохотно, напряженно прислушивались и при каждом звуке пролетавшего снаряда или разрыва втягивали головы в плечи.

Серегину знакомо было это противное, унизительное чувство страха, когда нервы болезненно отзываются на каждый звук и кажется, что все снаряда летят на тебя. Пройдет время, и чувство это притупится. Донцов и молодцеватый ефрейтор, видимо, тоже понимали состояние новичков и старались развлечь их вопросами, не имеющими отношения к войне. Однако новички отвечали очень коротко и в разговор не втягивались.

— Вы, товарищи дорогие, кашей заправляйтесь как следует, — сказал им Донцов, доканчивая свой котелок, — чтоб запас был. А то, знаете, всяко бывает: может, и не удастся во-время поесть.

— Правильно, — подхватил ефрейтор. — Ну ты, Степан Тимофеевич, и рубаешь же!

— Как работаем, так и едим, — с достоинством ответил Донцов», вытирая котелок. — А ты, небось, и мастерком вот так же вяло ворочаешь, как ложкой?

— Нет, я на работу жадный был, — сказал ефрейтор, и на его задорном лице неожиданно мелькнуло выражение нежности.

— Ты бы, Митя, рассказал что-нибудь веселое, — обратился к нему сухощавый гвардеец.

— А что же рассказать?

— Да что-нибудь… Как женился, что ли.

— Вот ты это говоришь со смехом, а, между прочим, история моей женитьбы очень поучительная.

— Ну и давай рассказывай в назидание потомству.

— Подожди-ка, — Донцов вопросительно глянул на Серегина. — Может быть, товарищу капитану совсем не интересно твои побасенки слушать.

— Нет-нет, почему же? — воскликнул Серегин, который понял, что ефрейтор, по-видимому, слывет в роте весельчаком и балагуром. — Рассказывайте!

— Я в порядке обмена опытом, — усмехнулся ефрейтор.

— По специальности я потомственный печник, — начал рассказ ефрейтор, — и достиг в своем деле выдающихся успехов не только в нашей стройконторе, а и во всем тресте, а может, и по области мне соперников не было. Вот вам факт: сделали для меня специальный набор деревянных кирпичиков, потом собирали со всего треста печников, и я им на столе показывал этими кирпичиками свою кладку. В газете было написано: «Стахановская школа печника Гусарова». Зарабатывал большие деньги; одевался хорошо… Ну, подошла пора, стал задумываться о женитьбе. Как говорится, у коровы есть гнездо, у верблюда — дети. Пора, думаю, и себе семейный очаг складывать, нечего у чужих печек греться.

Был у меня приятель, гулял с одной. Через нее знакомит меня с довольно-таки симпатичной девушкой. Молоденькая, недавно десятилетку окончила. Валерия… Веселая такая, развитая, поговорить может. Родитель у нее по торговой части работал и характером мне не очень понравился, но не с ним же мне жить.

Вскоре я с ней объясняюсь. Она прямого ответа не дает: я, дескать, еще молода, мы друг друга мало знаем, да и моим родителям вы почти неизвестны, а самое главное — я еще хочу погулять. Но все же дает понять, чтобы я не терял надежды. После этого ее родитель ко мне присматривается, спрашивает: «Где вы работаете, Дмитрий Иванович?» Отвечаю: «В пятой стройконторе». В подробности не вдаюсь, потому что хвастать не люблю. Ну, родитель смотрит на меня благосклонно, Валерия тоже день ото дня становится ласковей, а я одно — вожу ее по театрам да по концертам.

Однажды загорелось ей пойти на концерт московского гастролера, и побежала она искать меня на работе, чтобы я купил билеты. Узнала в справочном адрес стройконторы — и туда. Там ей говорят, что Гусаров на строительстве. Мчится она на строительство. Вызывает меня. Выхожу. И вдруг вижу, что она на меня смотрит, как говорится, в немом изумлении: на мою спецовку, на рабочий фартук, вымазанный глиной… Однако я тогда не понял, в чем дело. Вечером прихожу к ней — и чувствую ненормальность, холодок. Родители заводят при мне странный разговор насчет того, что внешность бывает обманчива, что в наше время верить людям нельзя, иной человек прикидывается порядочным, а потом оказывается чорт знает кем, и прочее в таком роде.

— Ишь, черти, обман пришивают, — заметил сухощавый гвардеец.

— Слушай дальше. Возвращаемся с концерта, и заводит моя зазноба со мной серьезный разговор. Тебе, дескать, Митя, надо подумать о будущем, добиваться положения, нельзя же так и прозябать всю жизнь каменщиком. Теперь я смотрю на нее в немом изумлении. Объясняю ей, что своим положением вполне доволен, учиться, конечно, хочу и буду, на так и останусь печником. При этом слове ее передергивает, и я понимаю, что для нее выйти замуж за печника никак немыслимо.