Собственные записки. 1811–1816 - Николай Муравьев-Карсский

В числе партизан были, кроме Фигнера, Дорохов и Михайла Орлов. Первый из них с Лейб-драгунским полком разбил наголову французских гвардейских драгун и на большой Можайской дороге захватил неприятельские обозы, шедшие в Москву. Михайла Орлов был послан с маленьким отрядом к Верее, которую он взял приступом, за что получил Георгиевский крест и был произведен из поручиков прямо в ротмистры.[78]

Пока неприятель, таким образом, изнемогал, наша армия поправлялась. Продовольствие у нас было хорошее. Розданы были людям полушубки, пожертвованные для нижних чинов из разных внутренних губерний, так что мы не опасались зимней кампании. Конница наша была исправна. Каждый день приходило из Калуги для пополнения убыли в полках по 500, по 1000 и даже по 2000 человек, большей частью рекрут. Войска наши отдохнули и несколько укомплектовались, так что при выступлении из Тарутинского лагеря у нас было под ружьем 90 000 регулярного войска. Численностью, однако же, мы были еще гораздо слабее французов, и нам нельзя было рисковать генеральным сражением; но можно было надеяться на успехи зимней кампании в холода и морозы, которых неприятель не мог выдержать.

Тарутинский лагерь наш похож был на обширное местечко. Шалаши выстроены были хорошие, и много из них обратились в землянки. У иных офицеров стояли даже избы в лагере; но от сего пострадало село Тарутино, которое все почти разобрали на постройки и топливо. На реке завелись бани, по лагерю ходили сбитенщики, приехавшие из Калуги, а на большой дороге был базар, где постоянно собиралось до тысячи человек нижних чинов, которые продавали сапоги и разные вещи своего изделия. Лагерь был очень оживлен. По вечерам во всех концах слышны были музыка и песенники, которые умолкали только с пробитием зари. Ночью обширный стан наш освещался множеством бивуачных огней, как бы звезд, отражающихся в пространном озере.

Под Тарутиным расстреляли несколько солдат наших, пойманных на воровстве; говорили, и одного офицера, который от самой Вильны шел с отрядом мародеров, собравшихся из разных полков. Он дошел таким образом до Тарутина, пробираясь стороной и проселками, помимо большой дороги, и на пути своем ограблял помещиков и крестьян. Говорили также, что будут расстреливать офицера лейб-гвардии Литовского полка по имени Сиона. Отец его француз и занимает какое-то место в пажеском или кадетском корпусе. Сын будто изобличен был в передаче известий неприятелю. Не знаю обстоятельно этого дела, о котором много и долго говорили. Потом сказывали, что Сион исчез, а гораздо позже, что он был прощен. Другие же говорили, что Сион вовсе не был изменником. До того времени бывали частые пожары в нашем лагере и окрестных селениях, и слух носился, будто этими знаками передавались вести неприятелю.

К нам в авангард командировали квартирмейстерской части прапорщика или подпоручика Льва Алексеевича Перовского 1-го,[79] побочного сына графа Алексея Кирилловича Разумовского, бывшего ученика моего в училище в Петербурге; человек умный и со сведениями, но неприятный в обхождении.

В службе квартирмейстерских офицеров ариергарда происходила неурядица. Нас было пятеро и без начальника, почему прислали к нам полковника квартирмейстерской части Павла Петровича Черкасова. Наружность сего человека умная и порядочная чертами лица: он был похож на изображения Фемистокла. Первые приемы его были приятные, и разговор занимательный; но, по ближайшем знакомстве с ним, он оказывался низких и подлых свойств, злым, скупым, пьяным, бестолковым педантом и трусом. Не менее того пороки и недостатки сего человека не лишили его расположения Милорадовича, который, по глупости и необразованности своей, легко привязывался к пресмыкающейся перед ним личности. Черкасов оставался во время всего похода при Милорадовиче, который любил и отличал его, тогда как Раевский и Ермолов, видевшие его пьяным или уклоняющимся от ядер, бесщадно бранили его. Черкасов был прежде преподавателем в кадетском корпусе. Нельзя сказать, чтобы он не имел познаний; но, дослужившись до чина полковника, он был без всякой опытности и не умел обращаться с благородными офицерами. Как его мало знали, то он сначала понравился нам, и мы были рады ему; но когда начались военные действия, то он весь обнаружился. Презрение было первое чувство, которое он к себе вселил трусостью; впоследствии он совершенно растерялся и, казалось, даже несколько в уме помешался.

Главнокомандующий, находя, что уже настало время действовать, решился атаковать врасплох стоявший перед нами французский авангард под командой неаполитанского короля. Предварительно посланы были офицеры квартирмейстерской части лесами и проселочными дорогами для обозрения местоположения в тылу неприятеля, что исполнили сам Толь с поручиком Траскиным и прапорщиком Глазовым. Обстоятельно ознакомившись с путями, они повели ночью две колонны под командой Багговута и Бенингсена лесами. Нападение сие хранилось в большой тайне, и потому запрещено было во время движения говорить, курить трубку, стучать ружьями. К рассвету колонны должны были стянуться у опушки леса, к которому примыкал неприятельский левый фланг. По оплошности французов, не занимавших опушки леса, наши войска остановились в близком от них расстоянии. Милорадовичу приказано было выстроить авангард впереди Тарутина, не атакуя неприятеля, а с тем единственно, чтобы отвлечь внимание его. Гвардия, выступив из своего лагеря, стала в резерве.

На рассвете Бенингсен дал пушечным выстрелом сигнал атаковать левый фланг пребывавшего еще во сне неприятеля. Французы были раздеты. Пока они одевались, Бенингсен и Багговут открыли сильную канонаду по неприятелю и, выступив с пехотой из леса, захватили 20 орудий, которые стояли на позиции. Французы, несколько оправившись, отступили своим левым флангом и устроили сильную батарею против корпуса Багговута; но она была скоро сбита, причем Багговут убит ядром. Между тем правый фланг неприятеля тронулся, чтобы атаковать Милорадовича, но был отражен несколькими картечными выстрелами. Пока сие происходило, мы увидели в тылу французов Орлова-Денисова, атакующего их казаками. Атака была блистательная: казаки опрокинули неприятельских кирасир и причинили значительный урон им. Французы стали отступать бегом; мы их сильно преследовали верст десять, и, наконец, они исчезли, потеряв большое число орудий и много людей убитыми, в числе последних и генерала Ферье.[80]

Войска наши возвратились в Тарутинский лагерь с песнями и музыкой. Аванпосты наши остались на том месте, где неприятель скрылся, Милорадович снова занял свою квартиру в селении Тарутине. Сражение сие получило название по речке Чернышке, на которой оно происходило; называют его также Тарутинским.