Пятнадцать жизней Гарри Огаста - Клэр Норт

– Я же сказал вам, мистер Халн, я преподаю…

– Я слышал, что ты разбогател. Мои сестры… дом… – Лицо отца исказила гримаса боли, а его кисть, сжимавшая мое запястье, разжалась. – У меня скоро ничего не останется.

Я осторожно присел на краешек кровати.

– Вам нужны деньги взаймы, мистер Халн? – медленно проговорил я, стараясь сдержать гнев. Неужели через двадцать семь лет после того, как мы расстались, человек, не признавший меня одним из своих наследников, пригласил меня на Холи-Айлэнд только для того, чтобы я выступил в роли кредитора?

– Великая депрессия… – пробормотал отец. – Война… Новое правительство… Времена изменились. Констанс умерла, Виктория тоже. Александре приходится работать в магазине, где торгуют чем попало. Титул унаследует Клемент, но он пьет как сапожник. Все, все пропало. Мы продали половину земли, чтобы выплатить долги по закладной за дом. Долги, а не саму закладную! Теперь дом отберут и продадут с молотка. И ничего не останется. Ничего.

Я закинул ногу на ногу, сложил руки на груди, сдерживая захлестнувшую меня волну враждебности, и спросил:

– Вы хотите сказать мне что-то важное, мистер Халн?

– Тебе ведь всегда нравилась Александра, верно? Ты ведь помнишь, она была добра к тебе, когда ты был ребенком.

– Может, она и была добра ко мне, – с горечью произнес я. – Да только мне это не всегда было заметно.

– Клемент – отвратительный тип. Ты знаешь, что у него было три жены? Он хочет распродать все имущество и уехать в Калифорнию.

– Мистер Халн, – сказал я, повысив голос. – Я не понимаю, чего вы от меня хотите.

Я увидел, как в глазах отца, полуприкрытых набрякшими веками, заблестели слезы.

– Ты не должен допустить, чтобы все это умерло, – прошептал он и всхлипнул. – Это ведь и твое прошлое, твое детство, Гарри, – дом, земля. Ты ведь это понимаешь, правда? Я уверен, что ты тоже не хочешь, чтобы все это исчезло.

– Мне очень жаль вас, мистер Халн, – сказал я. – И Александру тоже. Она действительно всегда была доброй женщиной. Но Клемент всегда был мерзавцем, даже в детском возрасте, а ваш дом всегда казался мне каким-то чудовищем, каменным монстром, витриной вашего тщеславия. В нем творились страшные вещи. Констанс была злобной, деспотичной особой, которую всегда интересовала не правда, а то, что она считала правдой. Виктория была наркоманкой. А Лидия – невинной жертвой, над которой вы издевались…

– Да как ты смеешь! – Рори Халн забился в кресле-качалке, словно собирался встать и наброситься на меня, но, разумеется, у него не хватило сил, чтобы подняться, и он остался полулежать, дрожа всем телом. По его щекам вовсю катились слезы. – Как у тебя язык повернулся сказать такое! Ты не смеешь говорить о них так… Ты уехал из дома в раннем детстве. Ты бросил нас и ни разу не оглянулся назад. Как же ты можешь…

– Скажите, – перебил его я, – когда вы насиловали мою мать, она кричала?

Мои слова пригвоздили его к креслу, словно булавка бабочку к картонке коллекционера. Но я решил, что этого мало:

– Однажды я встретил женщину по имени Пруденс Крэннич. Ей довелось принимать роды в первый день нового года в женском туалете на станции Берика-на-Твиде. Во время родов мать ребенка умерла, но я нашел ее родных и поговорил с ее матерью – моей бабкой. Она рассказала мне историю Лизы Ледмилл, которая уехала из дома в поисках счастья и умерла среди чужих людей. Холод – враг тех, у кого сильное кровотечение: он снижает свертываемость и увеличивает риск смерти от кровопотери. Возможно, если бы я родился летом, моя мать осталась бы жива. Конечно, только вы и сама Лиза могли бы сказать, совершили ли вы насилие по отношению к ней. Но она была молодой одинокой женщиной, которая жила в доме своего работодателя и зависела от него. А ее работодатель, крупный, сильный мужчина, был уверен, что его жена ему изменила, и потому, вероятно, находился в психологически надломленном состоянии. Вероятно, вы схватили ее за руку и поцеловали в губы – грубо, бесцеремонно. Наверное, она испугалась и растерялась. Вы пригрозили, что уволите ее. Она стала умолять вас ее не трогать. А вы скорее всего заявили, что будет лучше, если она не станет поднимать шум, потому что в противном случае будет вышвырнута на улицу без всяких рекомендаций и – хуже того – с клеймом шлюхи. Я полагаю, вы убедили себя в том, что если она не кричит, значит, это не изнасилование. Скажите, она кричала, когда вы повалили ее на пол? Кричала или нет?

Костяшки пальцев моего отца, вцепившихся в подлокотники кресла-качалки, побелели от напряжения. Тело его по-прежнему била дрожь – но теперь, как я понял, уже не от гнева.

– Было время, – снова заговорил я, – когда мне хотелось узнать вас получше. Как-то я написал вам несколько писем, в которых рассказал об ужасах, которые мне довелось видеть, о грехах, которые я совершил, и о том, что испытываю сильную душевную боль. Вы мне были нужны. Я надеялся, что хотя вы были практически незнакомым мне человеком, голос крови заявит о себе и вы поймете меня и не станете осуждать. Тогда я все еще видел в вас отца. Вы ответили мне. Это был ответ солдата солдату. Теперь-то я понимаю, что никогда не был для вас сыном. Разве что наследником, причем незаконнорожденным, то есть живым напоминанием о совершенном вами грехе. Но не сыном. Думаю, вы вообще никогда не испытывали отцовских чувств.

Я встал, взял с пола сумку и направился к двери. Затем остановился и сказал:

– На какой-то момент мне показалось, что вы хотите предложить мне как вашему кровному родственнику унаследовать дом – ваше, так сказать, семейное гнездо. Может, подумал я, вы решили, что у меня больше теплых чувств по отношению к этому месту, чем у Клемента. А может, вы надеялись, что я приду в такой восторг от вашего подарка, что превращу усадьбу в своеобразный памятник вам. Ну так вот что я вам скажу. Если бы вы подарили мне дом и всю землю вместе с домом Патрика и Харриет, в котором я вырос, я бы все разрушил, все до основания. Камня на камне бы ни от чего не оставил. А потом построил бы на этом месте какой-нибудь роскошный пансионат для банкиров и их отпрысков. Или казино. Или просто оставил бы землю пустовать – пусть зарастает бурьяном.

Я повернулся и направился к выходу.

Когда я был уже у двери, отец окликнул меня.

– Гарри! Ты не можешь… Это твое прошлое, Гарри. Твое прошлое.

Я, не оглядываясь, шагнул за порог.

Двумя жизнями позже я стал владельцем усадьбы Халнов. Человек, который поспособствовал этому, присутствовал, как и я, на похоронах Констанс, моей бабки. Это была моя тетка Александра. До этого мне ни разу не доводилось бывать на похоронах Констанс – я просто никогда не испытывал никакого желания проводить ее в последний путь. Однако в тот раз все сложилось не так, как обычно. Тетя Александра, которая всегда, во всех моих жизнях, спасала меня, настояв, чтобы меня оставили жить поблизости, на земле, принадлежащей Халнам, поговорила со мной немного, когда мы стояли у могилы, и это несколько сблизило нас. Она была самым здравомыслящим из членов семьи и понимала, куда дует ветер. Я так и не узнал, что именно она сказала моему отцу, но за три месяца до смерти он изменил свое завещание, и дом и усадьба достались мне. Я решил ничего не ремонтировать и не менять, оставил все как есть и основал в усадьбе благотворительное заведение – что-то вроде лечебницы для душевнобольных. Разумеется, после моей очередной смерти все вернулось на круги своя и всем в доме снова стала заправлять Констанс, но мне было приятно думать, что я все же сумел хотя бы на время внести в историю дома Халнов кое-какие изменения.