Мой (ЛП) - Кэти Эванс

— Не хочу выбираться из этой кровати, — шепчу я, скользя пальцем под одной из его кельтских татуировок.

Он гладит меня по руке, и нежность, заключенная в его невесомой ласке почти невыносима. Он целует меня в ухо.

— Кому ты принадлежишь? — мягко спрашивает он. Хотя его глаза говорят, что ему.

— Тебе.

Потянувшись, он прижимает меня к себе так сильно, что я задыхаюсь.

— Верно.

Странный смешок вырывается из меня, и это больше похоже на хихиканье.

— Ты никогда не перестанешь меня об это спрашивать? Ох, я ненавижу тебя! Слышал? Ты заставил меня хихикать!

Смеясь, он перекатывает меня под свое большое тело, и я ударяю его в грудь кулачком.

— Ты, черт побери, заставил меня хихикать, но при этом даже не сказал ничего смешного!

— Мне чертовски понравилось! Похихикай еще.

— Ни за что! — смеюсь я, и это звучит как чертово хихиканье.

Ненавижу хихикать, но неподдельный восторг в его горящих голубых глазах наполняет меня исключительным счастьем, такое ощущение, будто в моей груди взорвали гранату, когда он начинает смеяться, а я продолжаю это долбаное хихиканье.

Успокоившись, он исследует мое лицо, черту за чертой, и когда воздух между нами сгущается, наши улыбки исчезают. Его тело обрушивается на меня. Мышцы его торса сплющивают мою грудь. Его вес держит меня в ловушке. И я это обожаю, не смотря на то, что мне сложно даже сделать вздох.

Его глаза наполняются любовью, он наклоняется и прижимает свои губы к моим на протяжении трех восхитительных ударов сердца. Мы не используем языки, лишь прижимаемся мягкими сухими губами, но это действие настолько наполнено любовью, что я практически парю.

Я провожу руками вверх по мышцам на его спине.

— Когда ты уезжаешь? — выдыхаю я.

— Как можно позже, но чтобы успеть в срок до следующего боя.

Видимо, боль и разочарование отражаются на моем лице, потому как он сильнее прижимает меня, притягивая к себе.

— Ты счастлива здесь? О тебе хорошо заботятся? — он прижимается носом к моему виску.

— Никто не заботится обо мне и не понимает меня так, как ты. Разве что Мел.

— А твои родители?

— Они любят меня, — все, что я отвечаю. Я собираюсь сказать, что они, возможно, не особо рады текущему положению дел, но затем я смотрю в глаза этого мужчины и понимаю, что у него нет родителей, которые бы поддерживали его и заботились бы о нем, и я осознаю, насколько мне повезло. — Ты чувствовал себя нелюбимым, когда твои родители не вернулись? — спрашиваю я его.

— Не нелюбимым, а непонятым.

Он так спокойно говорит об этом, словно это ничего для него не значит, простая констатация факта. Факт, который разбивает мое сердце каждый раз, когда я об этом думаю.

— Ох, Реми. Мне так жаль. Я ненавижу их за то, что они так поступили с тобой.

Он встает и хватает свои домашние штаны, и я понимаю, что он хочет пойти поесть, - конечно же.

— Почему? Мне не больно. Почему тебе жаль? Я все еще собираюсь стать хорошим отцом, — он подмигивает мне. — Именно потому, что они были такими хреновыми родителями, я буду хорошим отцом.

Его глаза блестят, а мне хочется плакать, пока мы оба смотрим на мой живот. Мы действительно очень рады этому ребенку, даже не смотря на то, что не планировали его. Возможно, мы молоды и глупы, молоды и влюблены, но мы всего лишь надеемся создать семью. Просто хотим быть вместе.

От стука в дверь я хмурюсь. Он тоже хмурится и указывает на меня пальцем.

— Останься.

Он идет открывать дверь, а я прячу лицо в подушку, меня бесит, что сегодня он снова уедет от меня. Я разговаривала со своим врачом и она настаивает на том, чтобы я не путешествовала до окончания первого триместра, так что осталось еще по меньшей мере две-две с половиной недели.

Когда я слышу голоса, то хватаю его халат, оборачиваю пояс вокруг талии и выхожу наружу. Ремингтон видит меня в своем боксерском халате и реагирует так, как делает всегда: я почти чувствую, как он берет меня в своей голове и трахает так, как не удавалось с тех пор, как я забеременела.

Пит выглядит так, словно не спал несколько дней.

Ремингтон по-прежнему трахает меня глазами, ухмыляясь в чисто мужском удовлетворении, которое он получает, когда я надеваю его вещи.

Он поднимает палец и медленно манит меня к себе. Мое сердце тает, и я подхожу, осознавая, что он наблюдает за мной, в то время как тянется ко мне ко мне своей рукой.

Я протягиваю свою, и он переплетает наши пальцы, притягивая к себе в объятия, где я импульсивно начинаю разминать его обнаженные мышцы, пока он разговаривает с Питом.

Я так увлеклась его крепкими мышцами, что у меня уходит несколько секунд на то, чтобы заметить повисшую тишину. Полную тишину. Такую, что можно было бы услышать, как летит муха.

— Что происходит? — я делаю паузу, переводя взгляд с одного на другого.

Пит беспокойно ослабляет узел на галстуке.

— У меня плохие новости.

От страха мои внутренности завязываются в узел.

— Какие плохие новости?

Он смотрит в пол и перебирает пальцами волосы, а я понимаю, что Реми уставился на меня, его голубые глаза пронизывают меня с такой интенсивностью, что небольшой узелок прекращается в реальный узел.

— Это Скорпион, — говорит Пит.

Одно слово и мое сердце начинает стучать как отбойный молоток.

— Что со Скорпионом? — такое ощущение, что по поверхности моей кожи в большом количестве ползают какие-то твари. Я ненавижу думать о нем. Говорить о нем. Ненавижу даже его имя.

Но Ремингтон здесь. Цел. В безопасности. Разве нет? Его глаза впились в меня. Они смотрят… взволнованно.

Дерьмо.

Я застыла. Парализована. Оцепенела.

— Нора провела с ним ночь, — добавляет Пит, его голос нереально холоден, почти как у робота.

Его слова пугают меня настолько сильно, до ужаса, это чудо, что у меня до сих пор достаточно клеток головного мозга, чтобы понять, что он говорит мне.

Моя сестра.

— Они провели все это время в соседнем отеле. Она вышла вместе с ним, еще одной женщиной и тремя его головорезами. Они на пути в аэропорт и, по-видимому, у них есть билет на ее имя.

— Она уезжает с ним? — я делаю шаг назад, спотыкаясь от того, как сильно меня это ранит. — Она не может уехать с ним, эта... эта... эта неблагодарная маленькая сучка!

— Петарда... — говорит Ремингтон, но я слишком взволнована, чтобы слушать.

— Омойбог. Она тупоголовая, бездумная, эгоистичная дура! Я поверить не могу...

Я с ума схожу, в то время как Ремингтон спокоен и задумчив. Скрестив руки на груди так, что татуировки на его мышцах натянулись до предела,  он стал в боевую позицию с мерцающей в глазах сосредоточенностью. Как он, боец, может думать, когда у меня одно желание — врезать кому-нибудь. Он от моего имени сделал для Норы все. Все.