Отражение Ворона - Дмитрий Вересов

– А я и не думал, что Москва-река здесь такая широкая, – сказал Леонид.

– Это потому, что здесь река запружена, здесь с начала тридцатых годов сделано Рублевское водохранилище, откуда питьевая вода поступала в Москву, – пояснил Барковский. – Здесь и купаться поэтому раньше не разрешалось.

– А теперь? А теперь можно купаться? – спросил Леонид.

– Можно, но далеко не всем, – ответил Барковский, – впрочем, Анна с подругами предпочитают бассейн, это как-то более по-европейски, что ли.

Леонид почувствовал, что пора переходить к сути.

– Знаешь, Вадим, а я к тебе вот по какому делу приехал, – начал он не без внутреннего трепета.

Рассказал почти все.

Напирал на дружеские свои и деловые связи с Колином Фитцсиммонсом, на его фильм, номинированный на «Оскара». Напирал на то, что с нашими идиотскими законами гибко вести бизнес невозможно. Говорил опять же и про патриотизм, и про идеологическую пользу для российского государства, если «Оскара» получит кинофильм про советских моряков. Поставил акцент и на том, что номинация за спецэффекты получилась именно благодаря экспорту крейсера «Адмирал Захаров».

Вадим молча слушал. Кивал в некоторых местах рассказа, как бы подтверждая, что все понимает и все внимательно откладывает в своей голове.

Леонид еще раз напомнил, что и сам он бывший военный моряк, и что пострадавшие Гай с Забродиным – тоже моряки, которые старались ради того, чтобы фильм про Российский флот вышел хорошим, чтобы после окончания холодной войны развеял на Западе сложившиеся негативные стереотипы.

– Ладно, ладно, старина, оставь идеологические примочки нашим адвокатам, – Барковский снова дружески обнял Леонида за плечи. – Мы люди деловые, задача понятна, надо твоих парней из Бутырки вытащить…

Вадим достал из заднего кармана джинсов маленький телефончик и, нажав один раз на невидимую кнопочку, произнес в трубку две пары слов.

– Я завтра займусь этим вопросом, и думаю, послезавтра твои парни будут дома, – сказал он Леониду, убирая телефон обратно в задний карман.

Лене вдруг невообразимо сильно захотелось искупаться. Не в бассейне с теплой стерильной водой без бактерий, а здесь – в Москва-реке.

– Я окунусь? – спросил он Вадима.

– Так ведь не сезон вроде. Ноябрьские на носу…

– Ничего, я бывалый полярник.

Вице-премьер пожал плечами:

– Окунись, коли охота…

По крутой тропинке Леня спустился к воде. Босые, непривычные к сырой земле ноги приятно кололо сосновыми иголочками.

Прыгнул с разбегу.

И погреб, как на соревнованиях на первенство факультета…

А черная вода обжигала. Бодрила. Пульс мгновенно с шестидесяти пяти до ста подпрыгнул.

Хорошо! Ах, как хорошо!

Перевернулся на спину. Полежал в воде прямо на середине реки, ощущая ее слабое течение. Поглядел в небеса. Над куполами церквушки проплывала пара белых облаков. «А ведь Левитан тоже евреем был…» – почему-то подумалось Лене.

Наверное, потому, что было это Подмосковье ему гораздо милее, чем предместья Иерусалима…

На предложение Вадима заночевать на даче и утром вместе с ним на его машине вернуться в Москву – вежливо отказался.

Вадим крепко пожал Лене руку.

И Анечка Барковская не преминула кокетливо сделать с веранды ручкой:

– Си ю! Ба-а-ай!..

«Что попросит взамен? Какую услугу потребует?» – думал Леонид, глядя в окно несущегося по Рублево-Успенскому шоссе «гелентвагена» с правительственными номерами.

А в том, что Барковский непременно потребует от него взаимной услуги, Леня ни капли не сомневался.

Завтра будет день.

Завтра Гая с Забродиным выпустят, дело, судя по всему, вообще закроют… Надо будет подумать, как ребятам моральный ущерб скомпенсировать…

Завтра. Все завтра.

(3)

Нельзя сказать, что Татьяна любила принимать гостей у себя.

Без всякого сомнения, она любила общество умных людей, и блестящего Гейла Блитса она именно и относила к числу тех, с кем общаться приятно.

Но что-то всегда претило Татьяне в том, на чьей территории вести разговор, или если угодно, по старой, ленинградской еще формулировочке, «у кого на хате тусоваться».

Муж и учитель по классу великосветских интриг, старый лорд Морвен приучал Татьяну соблюдать нормы конспирации.

В дорогом ресторане или клубе конкуренты или государственные спецслужбы, что суть одно и тоже, всегда могли подслушать ваш разговор. А вот в кабинете или в библиотеке, или в малой гостиной на мужской половине Морвен-хауса говорить можно было обо всем. Даже о подготовке покушения на президента Соединенных Штатов, если в таких переговорах вдруг возникла бы надобность.

Но тем не менее, Татьяна не любила принимать гостей у себя.

В конце концов, никто не давал гарантии, что тот же Гейл Блитс не пронесет у себя на теле направленного игольчатого микрофона и микроволнового передатчика с антенной, обернутой вокруг волосатой ноги.

Татьяна отчетливо представила себе картину, как спецслужбы из подразделения радиоразведки навешивают аппаратуру на почти голого Гейла Блитса.

Вот он стоит, в носках со специальными резинками, подхватывающими толстые, почти футболист-ские икры прогрессиста.

Он стоит в белых трусах от Маркса и Литтлтона, что по десять фунтов за полдюжины. Стоит, расставив руки, как на уроке физкультуры.

А женщины из отдела…

Татьяна представляла себе, что это именно женщины, они навешивают на волосатое тело мистера Блитса микрофон, передатчик, антенночку… Прилепляют все скотчем и спрашивают: «Не беспокоит? Не мешает ли при ходьбе?»

Не трет ли в промежности?

В общем, какая, черт, разница, где тебя подслушают? Так уж лучше в ресторане, чем в этом пропахшем мертвечиной доме.

Встречу назначили на два часа пополудни в одном из клубов в Сохо, из тех, где демократичность с викторианских времен развилась настолько, что туда стали пускать и женщин… Но в то же самое время – демократичность там не настолько бурно расцвела, чтобы стали пускать девушек в мини-юбках и арабов в арафатовских укалях.

Арабов здесь, впрочем, было предостаточно. Но на них были дорогие европейские костюмы, и говорили они на таком английском, что даже самому придирчивому и ревнивому последователю профессора Хиггинса было бы не к чему придраться.

Татьяна приехала ровно в два.

Уоррен безукоризненно поставил их «сильвер спур» таким образом, чтобы батлер-мажордом мог бы сделать минимум шагов от дверей, дабы подать руку выходящей из машины леди, покуда пара ливрейных лакеев держат над нею и над ее шляпой широченный зонт…

– Джентльмены уже ждут вас в большой гостиной, мадам, – с поклоном сказал батлер, пропуская Татьяну вперед.

Мимо еще двух ливрейных лакеев, застывших, словно те гвардейцы, что стоят у Букингемского дворца.

Джентльменами, что уже ждали ее, были мистер Блитс и мистер Баррен.

Татьяна была в длинном, до пола, черном шелковом платье, отороченном мехом алтайского соболя. На черной с вуалью шляпе желтая лента – знак того, что траур по лорду Морвену закончился.

Шелковый ярко-желтый шарф довершался и букетом желтых роз.

Над образом Татьяны трудился самый дорогой из лондонских кутюрье, но и сама она прекрасно знала, что черное с желтым ей очень и очень хорошо. «Cela te vient», – сказал бы маленький Нил, если бы увидел ее теперь с этим букетом.

Она вошла, порывистая, как ветер из Сахары в Марокко, и задумчивая, как ночь в Венеции.

Джентльмены поднялись навстречу.

Она сперва подала руку Гейлу Блитсу. Правую, до локтя затянутую в ажурную перчатку. Левой она по-прежнему прижимала к груди букет желтых роз.

Гейл Блитс запечатлел на ее запястье неподдельный и неформальный поцелуй, свидетельствовавший самое глубокое восхищение Таниной красотой.

Блеснув из-под вуали глазками, Таня подарила ему мимолетную улыбку.

А вот и Нил склонился к ее руке.

Как тепло пожатие его рук! Как теплы и мягки его губы!

– Я вижу, вы уже выпили аперитив? – заметила Татьяна.

– Не желаете ли поддержать нас? – спросил Гейл Блитс, кивнув на столик с колесиками, на котором теснились бутылки со всеми теми этикетками самых дорогих напитков, что всегда заполняли рекламные страницы глянцевых журналов «Пентхауза» и «Уи».

– Une petite verre du cognac, s’il vous plait, – кивнула Татьяна, официанту, показывавшему ей этикетку «Реми Мартен».

– Как вам нравится погода, мадам? – спросил Гейл Блитс, когда все уже сделали по глотку.

– В России про такие погоды есть поговорка, что погода шепчет: займи денег и выпей, – ответила Татьяна, еще раз подняв стакан и оттопыривая при этом мизинец, затянутый в гипюровую перчатку.

– Как это интересно! The weather is whispering… Русские все сплошь настоящие поэты! – воскликнул Гейл Блитс.

– Среди представителей этой нации не только поэты, но и прочие одаренные люди встречаются, – возразила Татьяна. – Вот Дмитрий Менделеев, например, сорокоградусную русскую водку изобрел, за что и был отмечен государем Александром Третьим пожизненным пенсионом в сто тысяч золотых рублей, а совсем не за знаменитую его таблицу элементов, как думают многие.