Ржавый капкан на зеленом поле - Лев Квин

— И все-таки согласился?

— Очень хорошие условия. Да и престижно — попробуй удержись от соблазна!.. И ничего там особенного не было, уж поверь ты мне на слово! Вот только с Траклом не согласовано, каюсь. Далеко было к нему бегать.

Мне показалось, что Вальтер, придавая разговору шутливый оттенок, все же чувствовал себя смущенным, даже виноватым, и я продолжал напирать:

— «Каждой стране свой марксизм»?

— Остановись, человек! — Вальтер предостерегающе поднял руку. — Ты ведь не читал статьи, как нам с тобой толковать? Вернемся в Вену, покажу, тогда и схватимся.

Он был прав.

— Хорошо, согласен, отложим до Вены!

— Ну и подкрутил же тебя этот Тракл! — Вальтер покачал головой. — У него, как и у нашей всемирно известной Макси, особый дар: во всем разглядеть политику. В спорте, в дамской моде, в пережаренном шницеле по-венски…

Инга, которая все время молча прислушивалась к нашему разговору, решила почему-то, что настал ее черед высказаться:

— Конечно, шницель — это никакая не политика, даже пережаренный…

Я едва удержался, чтобы ее не оборвать. Вот уж, что называется, не ко времени!

Зато Вальтер просиял.

— Браво, детка! — Он даже зааплодировал. — Наконец-то она за меня!

— И модная юбка трубой тоже, пожалуй, к политике прямого отношения не имеет…

— Вот видишь! — Вальтер смотрел на меня с торжеством. — А ведь твоя дочь не так-то часто берет мою сторону, согласись!

Он поторопился. Инга, оказывается, сказала не все:

— Дайте же мне договорить, дядя Вальтер!

— Пардон! — он склонил голову с шутливой покорностью.

— Ну вот когда нет денег, чтобы купить себе шницель или юбку, тогда это уже перерастает в политику. Согласны?

Вальтер во все глаза воззрился на мою дочь. Я тоже. Да, ничего не скажешь, удивлять она великий мастер.

— И со спортом точно так же, — продолжала Инга, начисто игнорируя наши изумленные взгляды, и теперь я решительно ничего не имел против ее невыносимо назидательного тона, который обычно ударял по моим нервам, как визг трамвая на крутых виражах. — Вот вчера, когда мы были на Берг-Изеле, товарищ Тракл сказал, что по-настоящему в Инсбруке узнали Советский Союз только после победы нашей команды на Олимпийских играх.

Вальтер сразу увял.

— Вот это и называется — ножом в спину! — вздохнув, упрекнул он Ингу. — А тебе, товарищ профессор, я выражаю свое глубочайшее сочувствие. Твоя дочь — прелестнейшее существо. Но только — извини меня, детка! — в небольших дозах. В очень небольших… А теперь… Показать вам город? Или не надо? — с ехидцей покосился он на Ингу…

Инсбрук во многих отношениях очень похож на Зальцбург, разве только чуть поменьше. Такой же компактный, набитый туристами центр, с узенькими кривыми средневековыми улочками. Такая же стремительная река, рассекающая город на две части. Такое же множество церквей…

Главное различие определяли горы. Со всех сторон город тесно обступали могучие скалистые гряды. Временами они казались светлыми, почти прозрачными. Временами, когда скрывалось солнце, мрачнели и угрожающе придвигались, вызывая тревожные мысли о лавинах и обвалах. Иногда они вообще исчезали, растворяясь в наплывавших облаках. Но, даже незримые, горы не давали забыть о себе. Город как бы находился у них в вечном плену, и ветры, их посланцы, свободно разгуливали по его улицам.

Вероятно, жители Инсбрука совсем по-другому относились к привычным с детства каменным великанам. Иначе они не стали бы награждать их ласкательными именами и посвящать им стихи. Но на меня, жителя равнин, горы действовали угнетающе. Я чувствовал себя микроскопически маленьким, подавленным, ничтожным, мне хотелось поскорее вырваться из осажденного каменными великанами города на милый моему сердцу ровный зеленый простор.

С точки зрения Инги Вальтер был, вероятно, никудышным гидом. Он только вел нас по улицам, подводя к различным зданиям, называя их и коротко комментируя:

— Городская сторожевая башня. Очень старая. Гораздо старше меня и твоего отца, вместе взятых.

— Старинный дом с позолоченной крышей. Кажется, пятнадцатый век. Или шестнадцатый. А может быть, и семнадцатый — точно не помню.игра

— Дворец Марии-Терезии. Она, как видишь, веселилась не только в Вене.

Уступая просьбам Инги, он заходил с нею в церкви, провожал к алтарю, спускался в склепы. Но подробностей, которых она так жаждала, Вальтер не знал.

— Вот табличка, там все сказано. Прочитай сама…

Зато ему было известно множество историй, в основном смешных, почти анекдотичных, про жителей города, которые нам попадались на пути. Со многими он здоровался, останавливался ненадолго, перекидывался несколькими шутливыми фразами на местном диалекте. Когда мы отходили, давал краткие веселые характеристики:

— Мой друг детства. Был чемпионом города по плевкам в длину.

На мосту через кипящую Инн нам встретился высокий костистый мужчина со впалыми горящими щеками. Он шел прямо, не сгибая спины, и словно нащупывал место каждого следующего шага своей тросточкой. Казалось, он боится, что доски внезапно разойдутся и над ним сомкнутся бурные ледяные воды.

— Обрати внимание, Инга, — посмотрел Вальтер ему вслед. — Это по твоей части: местная достопримечательность. Граф Эдвин фон Шольберг стариннейшего рода. Полгода назад выстаивал на месте вашей симпатичной портье.

— Как? — не поняла Инга.

— Очень просто! По восемь часов ежедневно, как и определено трудовым законодательством. Выдавал ключи, озарял лучезарными улыбками посетителей гостиницы.

— Граф — и портье?!

— Что ж тут особенного? В наше демократическое время…

Отпрыск когда-то чрезвычайно богатой семьи, граф Эдвин в один далеко не прекрасный для себя день вдруг обнаружил, что остался у разбитого корыта. То ли он сам умудрился пустить по ветру доставшееся ему наследство, то ли катастрофическое обеднение явилось следствием развала Австро-Венгерской империи — этого Вальтер не знал. Известно ему было только, что граф спускал одно поместье за другим, пока, наконец, не пришел черед его родового замка вблизи небольшого горного городка Лиенца. На вырученные за него деньги фон Шольберг приобрел отель у вокзала, в котором мы с Ингой теперь жили. И, по примеру многих разорившихся аристократов, решил пуститься в плавание по бурному предпринимательскому морю.

Хозяин гостиницы из спесивого графа получился неважный. Поувольнял всю, как ему казалось, недостаточно почтительную прислугу, запутал дела, растерял клиентуру. В итоге прогорел и стал лихорадочно искать мешок с деньгами, чтобы хотя бы вернуть свое. Покупатель нашелся, но поставил условие, что фон Шольберг останется у него в служащих — он рассчитывал, что богатым господам, особенно туристам из-за океана, покажется лестным, если их будет обслуживать столь родовитая персона.