Смертник - Владимир Махов

Сталкер сидел не шевелясь, глядя прямо перед собой. Длинные худые пальцы лежали на коленях. Сбитые каблуки грязных ботинок зарылись в землю.

– Привет. – Девушка решилась и подошла к сталкеру, но садиться, впрочем, не торопилась. – Ты кто?

– Человек. Сталкер. Я Берецкий.

– Как? – Ника села рядом. – Сам Берецкий? Вечный сталкер?

– Так получилось.

– Я все видел. – Ника говорила о себе в мужском роде. – Но как же такое возможно? Это же была аномалия, изнанка, а ты возник…

– Ладно. – Он хотел махнуть рукой, но она его не слушалась. – Изнанки, карусели, мельницы, всякие штучки, слепые пятна!.. Сколько их было!

– Берецкий, надо же… – Ника глупо улыбалась. – Я не знал, что ты есть на самом деле, думал, ты легенда что ли…

Берецкий молчал. Ника тоже. Она не знала, о чем с ним можно говорить.

– Ты даже не ври себе, что пришла сюда затем, чтобы приятеля выручить из беды, – едва слышно сказал он. – Не надо. Я брехни не люблю. Мне все врали. Всегда. Даже Зона обманула.

У Ники перехватило дыхание оттого, что легендарный сталкер так запросто ее раскусил.

– А зачем же я сюда пошла? – сдавленным голосом спросила она. – Ты знаешь?

– Я знаю. И ты не ври. Ненавижу брехню.

– Тогда зачем, скажи?

Сталкер повернулся, посмотрел на нее левым глазом, потом глянул куда-то в сторону. На его шее резко обозначилась жила.

– В Зону изгои ходят. Те, кто места в мире не нашел.

– И ты? – Ника почему-то обиделась. – Для тебя тоже места в мире не нашлось?

– Тоже. Я в Зону за чудом шел. Не хватало в нашем мире чего-то особенного. Мне, знаешь, лет десять было. Один мой друг похвастался, что полтергейст видел. В доме вещи перемещались, рубашка по комнате летала. Врал, наверное. Все брешут. А я поверил и в Зону пошел, думал, доберусь до шара желаний и такое загадаю!..

Он надолго замолчал и Ника не выдержала:

– Так что, загадал?

– Загадал.

– Исполнилось желание?

– Исполнилось.

– А что загадал, сказать можешь?

– Могу. Вечную жизнь себе загадал.

Ника неопределенно хмыкнула:

– Не знаю. Так что здесь плохого?

– Сама видишь. – Он посмотрел в сторону изнанки. – Я же не знал, что к вечной жизни еще и такая же смерть прилагается. Видишь – живу и умираю.

– Да уж. – Ее передернуло от воспоминаний. – Врагу не пожелаешь!

– Точно.

Они помолчали.

– Ты, наверное, Зону, как никто другой, знаешь, – негромко сказала она. – Что вообще о ней думаешь? Какова она, эта Зона?

Девушка не надеялась на ответ, но Берецкий сказал:

– Прививка.

– В каком смысле? – опешила она.

– В прямом. Тебе в детстве БЦЖ делали?

– Это от чего?

– От туберкулеза. Да делали, знаю. Рукав задери. На левом плече наверняка шрам остался. У меня, например, есть.

Вечный сталкер закатал рукав костюма. На его плече белела горошина шрама, стянутого узлом.

– Ну и что? – Она пожала плечами. – При чем здесь Зона?

– Это тоже прививка. От страшной и неизлечимой болезни. Для выработки иммунитета в дальнейшем. Как младенцу. А знаешь ли ты, что крайне редко, но такое бывает?.. Делают ребенку прививку, но у него никакой иммунитет не вырабатывается, а наоборот. Он заболевает. Туберкулезом.

– Что-то не верится.

– Бывает. Так и наша Земля. Еще неизвестно, как она себя поведет – иммунитет на Зону выработает или, наоборот, заболеет. Страшно и неизлечимо. Вот и я вижу, что Зона растет.

– Интересная теория. Так кто, по-твоему, сделал эту прививку? Инопланетяне?

Берецкий опять повернулся и долго смотрел ей в глаза.

– В нашем полку прибыло, – невпопад сказал он и тяжело поднялся. – Пора мне.

– Подожди. – Она попыталась задержать его, перегородив путь. – Что ты сказал? Я не поняла!..

Берецкий обошел ее и направился вверх по тропе.

Ника долго смотрела ему вслед. Вечный сталкер шел прямо к комариной плеши, и девушка до последнего думала, что он свернет.

– Берецкий! Осторожно! – крикнула она за секунду до того, как он ступил в аномалию.

Но тот не обратил внимания на ее крик. Раздался хлопок, и его не стало.

Ника отвернулась, поправила мешок и пошла дальше. У нее не было желания наблюдать за грядущим возрождением сталкера, как и за его смертью.

Собака, огромная, страшная, в холке практически доходившая Нике до пояса, некоторое время жалась к ее ногам, потом успокоилась и побежала рядом.

Когда впереди открылись развалины деревни, означающие конец пути, Ника остановилась. Силы покинули ее. Уже пятеро суток, в которых по насыщенности событиями поместилась бы не одна жизнь, девушка старалась не думать о Красавчике: как он, жив ли? Вскоре ей предстояло убедиться, не напрасно ли был проделан весь этот путь.

Асфальтовое шоссе кончилось, перечеркнутое полоской выжженной земли. Где-то вдали гнездом аиста на фоне светлого неба выделялась водонапорная башня. У обочины, в жесткой траве, словно в подтверждение того, что девушка не сбилась с курса, валялся указатель. Ника приблизилась к нему и не поленилась счистить носком ботинка ком земли, приставший к первой букве. Название «оровая» ей не нравилось.

Девушка осторожно подходила к Боровой, ожидая любых неприятностей от деревни, державшей Красавчика в заточении. Подтверждая ее невеселые мысли, собака повела себя странно. Она втянула воздух, рыкнула и села, не сводя с Ники слепых глаз.

– И правильно. – Девушка остановилась в двух шагах от собаки. – Прощай, собака. Там нет ничего хорошего. Я знаю. Но идти надо.

Слепая собака задрала морду в небо и завыла.

Ника обошла покосившиеся ворота и сквозь дыру в заборе попала в деревню. Звуки приглушились. Под ногами шуршала галька, но слух не сразу улавливал этот шум. Как будто она после купания забыла вытряхнуть воду из ушей. Да и ощущение накатило то же – мерзкое.

Если здесь когда-то и были улочки, дома, приусадебные участки, по-хозяйски обнесенные заборами, даже школа, магазин, быть может, дом культуры, то все перемешалось, потеряло форму и лишилось предназначения. Изуродованный, разбитый поселок городского типа. Даже смерч не смог бы произвести большего разорения. Из крыш, обрушенных под разными углами, торчали жерла труб. Обожженные бревна танковыми стволами просунулись в оконные проемы.

Ника осторожно перешагивала через ямы, будто вчера разъезженные тяжелой техникой, а сегодня застывшие, словно скованные первым морозцем. След ботинка четко впечатывался в окаменевшую грязь.

Развалины раздвинулись, высвободили некое подобие площади. Ника вышла туда, держа автомат наперевес. Ей почудился тихий шепот слева. Она обернулась и в последний момент едва удержала палец на спусковом крючке. В окошке никого не было.

Девушка двинулась дальше, держась стены дома, которая ее и подвела.

Вдруг у самого уха Ники раздался человеческий голос, такой же хриплый, как на старой заезженной пластинке:

– Я возвращаю ваш портрет.

Ника вздрогнула и отскочила, а стены уцелевших домов взорвались самыми разными репликами:

– Мы пройдем, Кабан, прорвемся!

– Сука! Левее надо было.

– Врагу не сдается наш гордый…

– И не куда-нибудь, а в глаз.

– Вот так вляпался.

– Только не это, блин!

– Четыре тру-у-па возле та-анка!

– Врешь, не возьмешь!

– Прощай, собака.

Ника, совершенно оглушенная, стояла посреди площади. Автомат дрожал в ее руках. Вокруг орали, хрипели, ругались матом разные голоса. Они звенели, кружились, затягивали. Последний возглас, в котором Ника узнала себя, окончательно лишил ее мужества.

– Ну! – Она всхлипнула. – Чего ты ждешь, падаль?

Девушка озиралась по сторонам, не зная, чего ждать от этой аномалии. Может, ей следовало бежать без оглядки или, наоборот, затаиться и переждать. Внутри все сжалось от страха. Сердце билось так сильно, что заболела грудная клетка.

– Забавно, – заговорила вдруг темнота, запрятанная в углу, погребенном под крышей. – Последним, кого я увижу, будет хозяин.

– Эй, – тихо сказала она в темноту. – Выходи, хозяин. Поговорим как мужик с мужиком.

– Еще пара минут, и разговаривать мы не сможем, – голосом Грека пообещало треснувшее оконное стекло. – Это конец, Очкарик.

– Хрен тебе, а не конец. – Ника повернулась на голос. – Выходи, сука.

– Бесполезно. Это конец, Очкарик, – проскрипела дверь, сорванная с петель.

– Я знаю, тебя можно убить, тварь.

– Надо подойти сзади, очень тихо, причем к настоящему, а не к миражу, и выстрелить в затылок, – посоветовало обгоревшее бревно, торчавшее из окна.

– Найдем мы твой затылок, не переживай.

Страх, долгое время сжимавший внутренности в тугой узел, вдруг кончился. За гранью немыслимого ужаса обнаружилась пустота.

– Ты видишь не своими глазами.

– Да знаю я, чем вижу! Катись сюда, тварь! Тащи свою уродливую башку.

– Не трать патроны, Очкарик. Нам его не убить.

– Еще посмотрим, сука.

– Прощай, собака.

Неизвестно, кому предназначалось последнее обращение, но именно слепую собаку Ника и увидела. Зверюга шла прямо на нее, оскалив клыки, то и дело припадая к земле. Ее собака. Из пасти капала слюна. Пленки, закрывавшие глаза, побелели, и Нике показалось, что за ними угадываются черные зрачки. Псина шла на нее. Не оставалось никаких сомнений в том, что она готова была нападать, рвать зубами человеческую плоть, вгрызаться в нее.