Ужасы - Ганс Эверс

30 октября

Я думаю, что Аделаида сошла с ума. Она кричала и стучалась в дверь так отчаянно, что я со всех ног кинулся открывать ее. Она тотчас же устремилась к своему мальчугану, схватила его и почти задушила в объятиях. Маленький сорванец начал жалобно кричать, но она не отпускала его, целовала и обнимала, так что я боялся, как бы она не погубила его своими поцелуями.

Она выглядит устрашающе. Она не сказала мне ни слова, но, по-видимому, ее миссия имела успех. Она уже не пробует более пищу, которую я ем, ее страхи относительно меня исчезли. А это значит, что опасность миновала. Но она не отходит от меня ни на шаг, как собачка. Во время ужина сидела около меня, не произнося ни слова и не прикасаясь к еде, и ни на секунду не спускала с меня глаз.

В ней как будто произошло что-то страшное, но она ничего не говорит. Ни единого словечка я не мог добиться от нее. Но я не хочу мучить ее: я ведь вижу, что бедная женщина и без того сходит с ума от любви ко мне.

Я приму все меры к тому, чтобы как можно скорее уехать отсюда. Я уже говорил с агентом Гамбург-Американской линии. В принципе он согласен, но он дает едва четвертую часть того, что стоит все мое добро, да еще требует рассрочки платежа. Но, в конце концов, я могу пойти и на это: у меня давно уже имеется кое-что в запасе на черный день и я могу наконец хоть одно дело закончить с убытком для себя. Бог мой, как обрадуется Аделаида, когда я скажу ей об этом! Я женюсь на ней ради ребенка — она поистине заслужила это. И едва только все будет устроено и готово, я объявлю ей: "Ну, дитя, ты можешь собираться в дорогу". Она с ума сойдет от радости…

11 ноября

Мои переговоры с агентом идут на лад. Уже получена телеграмма из немецкого банка, предоставляющая моему будущему преемнику необходимую сумму для расплаты со мною. Стало быть, главная трудность разрешена, а с частностями мы покончим скоро, так как я иду навстречу моему покупателю во всем. Он замечает это и называет меня очень демонстративно: "мой друг и благодетель". Что ж? Я вполне понимаю его радость по поводу такого сказочно выгодного для него дела.

Мне стоит немалого труда скрыть свою тайну от Аделаиды. Ее состояние становится все более подозрительным и тревожным. Но это ничего. Эту неделю она как-нибудь потерпит, зато потом ее радость будет тем больше. Она еще несколько раз была у своих Вуду и каждый раз возвращалась в ужасном состоянии. Я ничего не понимаю — мне кажется, что всякая опасность миновала: у нас теперь все двери и днем и ночью настежь, как прежде, и даже приготовление пищи она передала опять кухарке. Что же все это значит?

Она по-прежнему почти не говорит ни слова, но ее любовь ко мне и к мальчику увеличивается с каждым днем, доходя до невероятного напряжения… В этой любви есть что-то удручающее, что почти захватывает у меня дух. Если я беру сына к себе на колени и играю с ним, она вскрикивает, бросается вон из комнаты, кидается на свою постель и рыдает так, что просто сердце рвется…

Несомненно, она больна и заражает меня своей странной болезнью. Я благословлю тот момент, когда мы, наконец, покинем это злополучное гнездо…

15 ноября

Сегодня утром она была совсем вне себя. Она вздумала отправиться по каким-то своим делишкам и взяла с собой мальчика. Она по обыкновению попросила меня отпустить ее, и в ее просьбе не было решительно ничего необыкновенного. И тем не менее, ее глаза, уже давно красные и воспаленные от постоянных слез, сегодня источали настоящие водопады. Она не могла оторваться от меня и все время подносила ко мне ребенка, чтобы я поцеловал его…

…Я был взволнован и потрясен этой сценой. Слава Богу, вскоре после того пришел агент Гамбург-Американской линии и принес мне условия для подписи. Теперь наша запродажная подписана мною и чек в немецкий банк в моих руках. Этот дом уже не принадлежит более мне, и я попросил покупателя разрешить мне прожить здесь еще несколько дней. "Хоть полгода, если вам это угодно!" — промолвил он. Но я обещал ему пробыть здесь не более недели. В субботу уходит пароход в С.-Тома, и к этому дню все уже должно быть упаковано.

Сейчас я поставил на стол цветы. Когда Аделаила вернется, она услышит приятную новость.

5 часов вечера

Это ужасно. Аделаида не вернулась, не вернулась… Она не вернулась. Я обошел весь город; никто не видел ее. Я вернулся снова домой — ее там все еще не было… В саду я искал прабабушку Филоксеру, чтобы навести справки у нее, но и ее не было нигде. Я побежал в ее хижину… и нашел ее. Она была привязана к столбу.

— Наконец-то вы пришли… Наконец… Спешите, пока не поздно!

Я освободил ее, и мне стоило большого труда добиться разумных ответов от перепуганной и полусумасшедшей старухи.

— Она ушла в гонфу… мамалои… — заикалась она. — В гонфу, со своим ребенком… Меня привязали, чтобы я не сказала вам об этом…

Я побежал снова домой — захватить пистолеты. Я пишу эти строки в то время, пока седлают лошадь… Господи, что можно…

16 ноября

Я поскакал в лес.

Не помню, чтобы я думал в это время о чем-нибудь. Только одна мысль владела мною: "Надо успеть!.. Надо успеть!.."

Солнце уже зашло, когда я выехал на лужайку. Два болвана схватили мою лошадь под уздцы, но я ударил бичом по их физиономиям. Спрыгнул с коня, бросил уздечку на земляничное дерево. Я проник в гонфу, расталкивая людей направо и налево.

Не помню, что я кричал. Там, на корзине, стояла в красном сиянии мамалои. Змея обвивалась кругом голубой повязки. И, высоко подняв, она держала за шею мое дитя. Мое дитя и ее дитя… И душила его, душила его, душила его…

Я помню, что я кричал. Я выхватил браунинги из кармана и стрелял. Одному в лицо, другому в грудь. Она спрыгнула с корзины. Я подскочил к ней и вырвал ребенка. Я увидел, что он был уже мертв. И еще такой теплый, как живой…

Я стрелял во все стороны в черные тела. На меня накинулись, окружили меня, теснили, выли, кричали, лаяли. Я сорвал факел с балки и бросил его на соломенные стены. Они вспыхнули, как трут…

Я вскочил на лошадь и поскакал домой, увозя с собой моего мертвого ребенка. Я спас его: не от смерти, но от зубов черных дьяволов.

На моем письменном столе я нашел это письмо… Я не знаю, как оно сюда попало…

"Господину Ф. X.

Ты изменил Симби-Китас, и они хотят тебя убить. Но они не сделают этого, если я принесу им в жертву моего ребенка. Я так люблю его, но тебя я люблю еще больше. Поэтому я сделаю то, что от меня требует Симби-Китас. Я знаю, что ты меня прогонишь, когда узнаешь, что я сделала. И потому я приму яд, и ты уже никогда больше меня не увидишь. Но ты убедишься, как сильно я тебя люблю. Потому что теперь ты уже совсем спасен.