Детородный возраст - Наталья Земскова

Толстобров сжимал и разжимал кулаки, переломал все зубочистки на столике и, наконец, уставился в окно, созерцая внутри себя какие-то картинки.

– Не выгонят, – чуть придвинулась к нему Маргарита. – Обычная история. В этом возрасте! И не мешай ей, дай девочке хоть пострадать по-человечески.

– По-человечески?! Ты шутишь, как всегда.

Толстобров округлил глаза и снова обернулся к Маргарите, вглядываясь в нее и о чем-то напряженно думая.

– Ну да, по-человечески, – отозвалась она и постаралась улыбнуться. – Представь сам, вот замуж выйдет – встанет утром и пойдет с этим стрессом на работу, в детский сад, куда-то еще, и никому не подай вида. А папочки рядом не будет…

Она говорила это, а сама думала: «У всех одно и то же, что в двадцать лет, что в сорок. Господи, ну хоть бы какое-то разнообразие – так нет!»

– У Машки краснуха, полсадика на карантине, Валюшку отправили к теще, чтобы не заразилась, она весь день звонит и просится домой, но теперь эти проблемы мне кажутся счастьем. И зачем у меня три девицы? Лучше бы два пацана, – шумно вздохнул Николай Степанович, как-то внезапно ссутулился, сник и опять повернулся к окну.

– Затем, что девицы хотя бы в армию не пойдут, и вообще шансов свернуть себе шею у них гораздо меньше, чем у парней. Ты не согласен? Бога-то не гневи, пройдут обе эти краснухи, и ты еще станешь жалеть о том времени, когда девочки были с тобой и ты мог для них что-то сделать, – быстро проговорила Маргарита, бегло удивившись тому, как это может она рассуждать, думая совсем о другом и живя своей внутренней жизнью. И тихо добавила: – Ты абсолютно счастливый человек, но, как все счастливые люди, этого не осознаешь и расстраиваешься на ровном месте. Это нормально.

– Да? – Толстобров внезапно смутился.

– Да, уж можешь поверить. Классический, стандартный вариант.

– Ну да, ну да… Замучился я с вами, с бабами. Дома бабы, на работе бабы. Всех надо утешать и уговаривать с утра до вечера.

– Ага, – кивнула Маргарита, – вот именно. Ты что, не знал? Но ведь не только баб. Любому надо, чтобы хоть кто-то ему посочувствовал. А кто будет сочувствовать? Некому. Всем некогда, все заняты.

– Ты права, права.

– Ну, что ты мне хотел сказать?

– Я? Да, хотел, конечно. – Николай Степанович снова смутился, будто его застали врасплох, погрустнел, закашлялся и на выдохе выпалил: – Как ты съездила?

– Замечательно, я потом расскажу, хорошо? Когда напечатаю снимки.

Маргарита пристально посмотрела на собеседника, взглядом требуя объяснений. Напряженное молчание тотчас разлилось в воздухе, став тяжелым и тягучим.

– В двух словах, если кратко. Тут, видишь ли, такое дело…

Толстобров снова замолчал и принялся тереть салфеткой нос, а затем щеки. Зачем-то пересел на другой стул, долго не мог на нем устроиться и ерзал, как первоклассник.

– Да говори же, наконец, как есть. – Маргарита побледнела от тревожного ожидания и даже перестала думать о своем.

– Да, конечно, конечно, прости. Я решил, будет лучше, если ты узнаешь обо всем от меня и сегодня, чем завтра и от главного. Сама знаешь, любой стресс длится всего неделю, так что, как говорится, раньше сядешь – раньше слезешь…

– Нет, ну ты начнешь когда-нибудь?

– Тот случай с Соколовой, помнишь, два месяца назад? Ну, та, которая ушла домой, а ночью выкидыш на двадцати восьми неделях, насилу откачали. Ты тогда дежурила.

– Конечно, помню, – отозвалась Маргарита сразу охрипшим голосом. – Мне объявили выговор, хотя всем было ясно, что это несчастный случай. Ужасно. За нее я меньше всех боялась…

– Разумеется, несчастный случай, все это знают и все тебе сочувствуют. Я отлично помню все детали: и как она просилась, и как ты отпустила, потому что всё было нормально, дня через два ее должны были выписать. И на тебе!.. Не знаю, что нашло на нашего Стервятника. До сих пор он свою фамилию не оправдывал, а тут как с цепи сорвался.

– И что Стервятников?

– А! Несет какой-то бред – не разберешь, ей-богу. Вроде как Соколова пришла в себя и не нашла ничего лучшего, чем подать в суд на больницу и на тебя: мол, если бы ты ее вовремя перевела в перинатальный центр, то ребенок бы выжил. Требует миллион за моральный ущерб.

– Или моей головы.

– Или твоей головы.

– Ну а главный?

– Ему лишь бы истории не вышло. Представляешь, какой прецедент? А история намечается будь здоров – адвокаты у этой Соколовой какие-то навороченные, где только и сыскали. Ну и пошла писать губерния – предъявлены два иска. Как ты уехала, тут и заварилась каша. Назначена комиссия по выяснению всех обстоятельств, какие-то климактерические тетки. Вчера они шерстили в отделении, истории читали, рылись, рылись, сегодня видел их с начмедом.

– Коля, но это абсурд! – подумав, сказала Маргарита. – Соколова пролежала десять дней, прошла полный курс, анализы были нормальные, я собиралась ее выписывать со спокойной душой. Ни о каком перинатальном центре и речи не было. Да ее бы туда и не взяли. Ее история никак не связана напрямую с тем диагнозом, с которым она поступила.

– Да мне-то ты не объясняй. Сначала все были в шоке и не восприняли всерьез – решили, что истерика у женщины. Ну а потом начальники занервничали. Должно быть, я всего не знаю. Тут явно не так просто. Говорят, что под главного копают, что нужно место. А тут и повод для разборок, раздувается скандал. Мне кажется, мишень не ты, а он. Не знаю, впрочем. Но что-то здесь не так, как видится на первый взгляд.

– Возможно. Кстати, как там Гончарова?

– Ничего не изменилось. Увозили практически силой – боялась и отказывалась ехать. Но все-таки отправили. Еле-еле доехала, в дороге начались схватки, подняли в родовой бокс и капали всю ночь, остановили как-то. Тоже, рассказывают, кричала на всю больницу, грозила всех посадить и зарезать.

– Гончарова?..

– Она-она. Спустили к Эре Самсоновне – та мне звонит и вопрошает, как это она умеет: зачем прислали? Матка, мол, практически идеальная, буду выписывать…

– После капельниц?

– Да, наутро. Попросил подержать, посмотреть. У нее же сегодня так, а завтра шиворот-навыворот. По-прежнему лежит и держит свой живот руками. Вроде как даже устроили в одноместную палату. Забудь ты про Гончарову, Эра вытащит. Только возить ее действительно не стоит, пусть хоть до родов там лежит.

– Теперь уж пусть лежит, конечно. Я позвоню им, попрошу, мне Гамбург не откажет.

– Не откажет. А Соколова – классический несчастный случай, каких сотни, если не тысячи. Если бы все эти женщины вздумали подавать иски, все суды просто захлебнулись бы от их количества. Кто-то ей там посоветовал: вроде как на Западе подобные дела – самые выигрышные. В чем я тоже, кстати, сомневаюсь. В общем, я понял так: если дело дойдет до суда, то главному легче пожертвовать тобой, чем платить миллион, которого нет. Кстати, Гамбург активно тебя защищает, сказала, что придет на суд и приведет коллег – ругалась страшно… Ох, сказал – как камень сбросил. Прости за дурные вести. Об одном прошу: не пори горячку, может, само рассосется. Адвокат, видимо, нужен хороший – по этой теме. Я спрашивал приятеля-юриста, он говорит, что подобные иски длятся годами, все обычно от них устают, и в финале, как правило, обе стороны недовольны решением – всё заканчивается ничем. Слушай, а может, тебе взять больничный?

– Больничный? А на сколько – на год, два?

Маргарита пожала плечами. Она допила шоколад и тронула Толстоброва за руку:

– Спасибо, Коля, не тревожься. Разумеется, лучше узнать это от тебя, чем завтра падать в обморок у главного. Как же всё это не вовремя…

– Что ты решила?

– А что же тут можно решить?.. Как уверял мой дед, кто предупрежден, тот вооружен. Значит, буду вооружаться. Или не буду, пусть идет как идет.

– Вот нет! Нельзя, чтобы шло. Я этого и боялся, что ты сама, по доброй воле отправишься к ним в пасть. Бороться надо, понимаешь? Нельзя сидеть и ждать, пока тебя сожрут. Собрать все силы и бороться.

– Коля, ну какие силы? С кем бороться? С женщиной, потерявшей ребенка? О чем ты говоришь…

– Не сдаваться хотя бы вот так. Не делать необдуманных движений. Не расстраиваться совсем уж. Пройдет, забудем и не вспомним, я уверен.

– Ладно. Ты беги домой к Ирине, а я посижу чуть-чуть, ага? – Маргарита внезапно устала, потерла виски, потом широко улыбнулась, но удержать улыбку не могла и с минуту глядела перед собой без выражения, совершенно забыв о существовании собеседника. Затем встряхнулась, достала из сумки телефон, подумала, снова бросила его в сумку и выжидающе посмотрела на Толстоброва.

Он упрямо мотнул головой, лицо его потвердело:

– Нет, не ага. Ты всегда меня гонишь. В общем, так: я найду адвоката, или двух, нужно двух. От тебя толку мало, я вижу. Учти: ты уйдешь – я там тоже работать не стану. А сейчас позвони мужу, чтобы он тебя забрал домой, я без машины. А может, лучше пройдемся? Давай, пойдем. Вставай.