Цыганский барон - Дженнифер Блейк

— Принц необыкновенно обаятельный человек и превосходный собеседник, но на вас смотреть гораздо приятнее, мадемуазель.

Это была всего лишь любезность, и Мара восприняла ее именно так, не впав в досадную ошибку. Она спросила писателя о его работе и с сочувствием выслушала его рассказ о выходящих из повиновения строптивых персонажах, бессонных ночах и пьющих из него кровь издателях. Под этой грубой, неотесанной внешностью кроется тонкая душа, решила Мара. Прочитав несколько его романов, она была поражена тем, как глубоко он понимает женщин. Она сказала ему об этом.

— Как вы добры! Как добры! Они приходят ко мне — эти женщины, о которых я пишу, — подобно видениям страсти в ночи. Женщины живут страстями, любовью. Они не поглощены собой, в отличие от мужчин, и способны к преображению. Страсть может преобразить их жизнь, даже их тело. В мире имеет значение не то, что делают мужчины, а то, что создают женщины. Они создают семью из своей огромной, необъятной любви.

— Как удивительно слышать такое от мужчины.

— Все мужчины это знают. Хотя бы те, кто не слеп, — простодушно признался Бальзак. — Что такое брак, если не попытка мужчины обуздать эту огромную любовь ради своих нужд, ради своей собственной пользы?

— Да, — согласилась Мара, и тут ее вдруг осенило. — Господин Бальзак, — продолжала она, — вы как никто знаете Париж и парижан. Как вы думаете, принцу было бы дозволено привезти свою любовницу, ну скажем, на бал виконтессы Бозире?

— Неужели вам хочется туда попасть? Это собрание обещает быть смертельно скучным.

— Я говорю серьезно.

— Вот как. — Он понимающе кивнул, доел свой апельсин, вытер руки носовым платком и сел рядом с ней на кушетку. — Должен вас огорчить, это не мой круг. У меня, конечно, есть друзья среди аристократов, но я не вращаюсь в этих сферах. Вы разочарованы?

Мара пропустила вопрос мимо ушей.

— Но вы пишете о них с таким же знанием дела, как и о беднейших жителях Парижа. Вы должны знать, что разрешено, что считается приличным.

— Аристократы, бесспорно, позволяют себе куда больше свободы действий, чем буржуазия. Третье сословие всегда действует с оглядкой на общественное мнение.

— Это не ответ, — строго заметила Мара, не сводя с него глаз.

Он вздохнул.

— Вы трудная женщина. Да, я полагаю, принц мог бы взять вас с собой, если бы захотел. Ведь вы не знаменитая куртизанка. Он с легкостью мог бы выдать вас за дальнюю родственницу, если бы возникла необходимость представить вас, например, королю.

— Боже упаси! — воскликнула Мара.

— Такой риск есть. — Бальзак пожал массивными плечами. — Но почему вы задаете такой вопрос мне? Почему не хотите спросить самого принца?

— Мне не хотелось беспокоить его попусту. Я хотела сначала узнать, возможно ли это.

Бальзак взял ее руку и поднес к губам.

— Я уверен, он не сочтет любую вашу просьбу беспокойством, мадемуазель. Неужели вы думаете, что он мог бы вам отказать?

— Запросто, — сухо ответила Мара.

— Вы его боитесь? — хмурясь, спросил Бальзак.

— Нет-нет. Но трудно бывает просить о чем-то для себя важном, вы не находите?

Она сказала слишком много и поняла это в ту же минуту, как слова сорвались с ее губ. Но, может быть, он не придаст этому значения?

— Вам не хочется, чтобы это выглядело так, будто вы оказываете свои милости в обмен на… привилегии.

— Я знала, что вы поймете, — кивнула Мара, стараясь говорить беспечно, но тут же изменила тему разговора, не дав ему развить свою мысль.

Они говорили о самых разных вещах, время летело незаметно. Один за другим вернулись все гвардейцы, а вслед за ними и Джулиана. Она выглядела сногсшибательно в костюме для верховой езды, состоявшем из черной юбки со шлейфом и черной бархатной блузы с серым крестом, вышитым на груди тесьмой, в стиле черных и серых мушкетеров Людовика XVIII. Поверх блузы был надет красный жакет, а на голове у принцессы красовалась шляпка с перьями, сделанная в форме скакового шлема. Ее сопровождали два поэта, чьи имена потонули в общем шуме, и разобиженный на весь белый свет граф, ходивший за ней повсюду с видом пса, охраняющего от посягательств особенно лакомую сахарную косточку. А еще через несколько минут в гостиную вошел Родерик. Он улыбнулся Маре с другого конца комнаты и отсалютовал ей бокалом вина, который поднес ему слуга.

Мара была рада, что он не сделал попытки подойти к ней. Она не видела его с раннего утра; она спала, когда он оставил ее. Что ему сказать, когда они сойдутся лицом к лицу, она представить себе не могла.

После ночи, проведенной с принцем, Мара чувствовала себя внутренне изменившейся. Были и физические перемены — тут и там болело, ныло, саднило, — но она не обращала на это внимания. То, что с ней произошло, казалось таким естественным, таким правильным, совсем непохожим на ужасное испытание, которого она ожидала, основываясь на подслушанных в детстве разговорах и на собственном неприятном опыте с Деннисом. И все же она чувствовала себя изменившейся, в каком-то смысле даже запятнанной. Она стала любовницей принца. Многие подозревали это, теперь это стало правдой. Никогда она не думала, что станет чьей бы то ни было любовницей.

Прибыли новые гости, в гостиной собралась целая толпа. Помня о своих обязанностях домоправительницы и хозяйки салона, Мара позаботилась о прохладительном и закусках для всех. Джулиана, демонстрируя истинно королевскую воспитанность, ходила по гостиной, обмениваясь любезностями с визитерами. Точно так же вел себя и Родерик.

Затем, словно повинуясь какому-то невидимому сигналу, гости начали расходиться: час утренних визитов подошел к концу. Бальзак попрощался, следом за ним ушли оба поэта и граф. Гвардия отступила в длинную галерею, которую считала своей резиденцией. В гостиной осталась одна только Джулиана, когда Родерик опустился на кушетку рядом с Марой.

— До моего сведения дошло, — начал он, — что больше всего на свете ты мечтаешь посетить бал виконтессы.

Мара бросила на него быстрый взгляд, чувствуя, как предательская краска заливает щеки. Она была совершенно не готова к этому разговору.

— Я… полагаю, тебе сказал мсье Бальзак.

— Это было весьма любезно с его стороны. Но он почему-то был уверен, что я буду рад услышать, как наилучшим образом доставить тебе удовольствие.

— Он, разумеется, ошибся.

— Ну почему ты так решила? Даже валаамова ослица однажды изрекла истину. Я считаю, что он был совершенно прав, хотя и не понимаю, с какой стати я должен выслушивать проповеди о тонкой женской натуре и о священной обязанности мужчин исполнять заветные женские желания. Не понимаю, почему о твоих желаниях я должен узнавать от него. — Откинувшись на спинку кушетки, Родерик вытянул перед собой длинные ноги и скрестил руки на груди. — Почему ты сама не могла мне сказать?