Конец российской монархии - Александр Дмитриевич Бубнов

Об этом сообщили коменданту Ставки, который и распорядился о его препровождении в Петроград. В номере же гостиницы, куда он ушел после посещения моего управления, нашли несколько листов бумаги, исписанных параграфами «основных законов».

Однако этим дело не закончилось.

Не прошло и нескольких дней, как этот же офицер неожиданно явился утром ко мне на квартиру, когда я был в своем управлении, и заявил моей жене, что приехал, чтобы меня убить. Она не растерялась и, осторожно предупредив меня по телефону, сказала ему, что я вернусь домой лишь поздно вечером. Он не стал ждать и ушел.

Между тем контрразведывательное отделение Ставки, которое я уведомил о происшедшем, установило за ним наблюдение, и оказалось, что его сопровождает какой-то человек, приметы коего совпадали с приметами разыскиваемого контрразведкой немецкого шпиона. Сразу же возникло подозрение, что этот сомнительный субъект хочет использовать лишившегося рассудка офицера для каких-то своих целей. Он ожидал его на улице, пока тот был у меня в квартире, и после они оба направились к губернаторскому дому, где жил генерал Алексеев, но по дороге завернули в ресторан, где офицер начал буйствовать и произносить бессвязные речи. Когда потерявшие след агенты контрразведки нашли его в ресторане, сопровождавший его сомнительный тип уже бесследно исчез.

Этот случай показывает, до какой степени влияли на психику офицеров их преследования в начале революции, а также свидетельствует о том, что повсюду ослабело исполнение служебных обязанностей, раз психически больной мог дважды беспрепятственно убежать из больницы. Вот в каких тяжелых, подчас даже опасных, условиях протекала наша работа в Ставке. Что касается несчастного офицера, то впоследствии к нему вернулся рассудок и он стал совершенно здоров.

А вот еще один случай. 9 июля меня вызвал к прямому проводу адмирал М. И. Смирнов, бывший тогда начальником штаба Черноморского флота, для чрезвычайно важного и срочного разговора.

Аппараты Бодо, связывающие Ставку с фронтами и Петроградом, находились в могилевской почтово-телеграфной конторе. Разговор происходил следующим образом: собеседники, находившиеся у аппаратов на обоих концах прямого провода, диктовали разговор телеграфисту, который отстукивал его на ленте аппарата и, конечно, точно знал содержание разговора.

Смирнов сказал мне, что матросские комитеты вынесли постановление отнять у офицеров их личное оружие и потребовали от адмирала Колчака, чтобы он отдал свою золотую саблю, полученную им за храбрость в Порт-Артуре во время войны с Японией. Колчак этому решительно воспротивился и выступил с горячей патриотической речью, не достигнув, однако, цели. Так как матросы продолжали в грубой форме настаивать на своем, Смирнов, опасаясь гнева адмирала и возможных в связи с этим катастрофических последствий, посчитал единственным выходом из положения немедленный вызов Колчака в Ставку.

Керенский, от которого этот вызов зависел, находился в это время в Петрограде, и я сказал Смирнову, что сейчас же передам ему об этом, а сам перешел к рядом стоявшему аппарату Бодо прямого провода с Зимним дворцом в Петрограде, где жил Керенский и происходили заседания правительства.

Керенского в Зимнем дворце, однако, не оказалось, и никто не знал, куда он уехал. Между тем Смирнов вновь сообщил, что адмирал Колчак после вторичного требования матросов выбросил свою золотую саблю за борт, не желая отдавать ее, и что настроение матросов стало настолько угрожающим, что в любой момент может наступить катастрофа, а потому необходимо отозвать адмирала из Севастополя, не теряя ни минуты.

Тогда я решил, не ожидая ответа от Керенского, послать этот вызов за его подписью.

Тут у меня возникло сомнение, захочет ли телеграфист передать вызов, ведь он знал, что согласие на него от Керенского еще не получено, и поэтому мог счесть этот вызов «контрреволюционным» деянием с моей стороны. Раньше такой вопрос не мог бы и возникнуть — телеграфист не посмел бы не выполнить приказания начальника одного из управлений штаба. Но теперь приходилось считаться и с его «воззрениями», тем более что именно телеграфисты, фельдшера, приказчики и тому подобные полуинтеллигенты составляли главный контингент советов солдатских и рабочих депутатов и всевозможных исполнительных комитетов.

Однако все обошлось благополучно: вызов был передан, и матросская толпа убралась с флагманского корабля. А через несколько часов адмирал Колчак получил вызов в Петроград за подписью Временного правительства, куда он в тот же вечер и выехал, чтобы в Севастополь больше не возвращаться.

После его ухода с поста командующего флотом мы потеряли господство на Черном море, и неприятельские суда, которые за все время его командования ни разу здесь не появлялись, начали беспрепятственно действовать в акватории.

После того как немецкое командование убедилось в том, что наша армия потеряла свою боеспособность, ранней весной началась массовая перевозка немецких войск с нашего фронта на Запад, где готовилось генеральное наступление против наших союзников. Последние, крайне встревоженные этим, требовали от Временного правительства через посредство участников II Интернационала немедленного принятия решительных мер, чтобы остановить переброску немецких войск на Запад.

Керенский, глава наших социалистов, — надо отдать ему справедливость — не пытался уклониться от исполнения обязательств перед союзниками. Было решено предпринять уже подготовленный прорыв на Юго-Западном фронте.

Керенский несколько раз ездил на участок фронта, где намеревались осуществить этот прорыв, и «уговаривал» назначенные для этой операции воинские части мужественно исполнить свой долг.

Операцию предприняли в начале июля в присутствии Керенского. Благодаря замечательной артиллерийской и инженерной подготовке, а также значительной потере боеспособности австрийских войск фронт был пробит на широком участке. Не выдержав страшной артиллерийской бомбардировки, австрийцы попросту бежали, и наши войска беспрепятственно преодолели всю укрепленную полосу австрийского фронта и вышли в глубокий тыл системы обороны австрийцев в Галиции.

Полное поражение австрийцев было неизбежно, тем более что немцы, перебросившие значительную часть своих войск на Запад, никакой помощи им оказать не могли. Но тут наши войска остановились, начали «митинговать» и, ссылаясь на большевистский лозунг «война без аннексий и контрибуций», категорически отказались идти дальше. И как ни старались Керенский и другие бывшие с ним социалисты сдвинуть их с места, им это не удалось.

Таким образом был позорно упущен чрезвычайно благоприятный случай победоносно закончить войну. Австрийцы же оказались спасены от неминуемого поражения. Все происшедшее ясно показало, как близки мы были, не будь революции, к победе. Что касается «творцов революции», то они воочию убедились, в какое позорное состояние привели их деяния нашу армию.

Временное правительство, наконец поняв, что путем «уговаривания» нельзя командовать войсками, вынесло решение о необходимости восстановить в армии дисциплину и с этой целью назначило Верховным главнокомандующим особо отличившегося на войне генерала