Грешные намерения - Элизабет Хойт

Потом мощным рывком вошел в нее, заполняя собою то, что пустовало много лет. Она вздрогнула от вторжения, но он толчками входил и входил в нее, пока не оказался сидящим на ней.

На мгновение ее охватила паника. Кто был этот человек? Почему она лежит под ним, подчиняясь своим самым дурным порывам? Но он шевельнулся, и все мысли вылетели у нее из головы. Он двигался как морская волна, набегавшая на берег, как порывы ветра, пробегавшие по булыжникам, как мужчина, лежащий на женщине. Это было самое древнее, самое обыкновенное движение, и в то же время оно было новым и чистым.

Она изогнулась под ним, чувствуя, как его плоть сливается с ее плотью, а он продолжал целовать ее.

Он коснулся губами ее щеки и, не нарушая ритма своих движений, шепнул ей на ухо:

— Обхватите ногами мои бедра.

И их тела слились друг с другом. Сопровождая каждое движение ласками, он все сильнее разжигал ее. Она повернула голову и неожиданно почувствовала себя слишком раздетой, слишком вульгарной, слишком беззащитной. Это его медленное, расчетливое поведение было невыносимо, оно ранило ее чувства. Ей хотелось закричать, остановить его. Заставить делать все быстрее. И, как будто поняв ее беспокойство, он изменил темп своих движений.

Доводя ее до безумия.

Она, тяжело дыша, отвернулась, его рука сжимала ее запястья.

— Остановитесь.

— Нет, — прошептал он, словно невидимый призрак. — Расслабьтесь.

— Я не могу.

— Можете. — Он приподнялся, его бедра медленно пришли в движение, и она сразу же почувствовала и наслаждение, и жар его тела.

Она обрела свободу, она рыдала, опьяненная этой свободой от разума и души, наслаждаясь этой минутой сияющей красоты. Словно в тумане, она слышала, как у него перехватило дыхание, как замедлился ритм его движений, как содрогнулось его тело. Он овладевал ею с грубой первобытной силой, а от этого ее словно потоком уносило все выше и выше.

Он хрипло вздохнул.

Его тело пару раз дернулось, он полежал без движения, а затем, опустив голову, нежно поцеловал ее. Ее охватило странное, с трудом сдерживаемое желание сказать что-нибудь совершенно не уместное для данного момента. Сказать, что это все значило для нее.

— В самом деле, что-то невероятное, — произнес его спокойный, глубокий, с чуть заметным придыханием голос.

Она понимала, что должна разобраться в этом, дать какой-то ответ.

Но не заметила, как уснула.

Он никогда не просыпался в постели с женщиной.

Это было первое, о чем подумал Лазарус в это утро. Его любовницы были скорее деловыми партнерами. Они продавали свой товар, а он покупал его. Просто, легко и ничего личного. Настолько ничего личного, что иногда он не знал их настоящих имен, даже тех, кого, как Мари, содержал несколько лет.

Однако он никогда не лежал рядом с Мари. Он никогда не ощущал рядом с собой ее приятное тепло, никогда не слышал ее сонного дыхания.

Он открыл глаза и, повернув голову, увидел Темперанс. Она лежала со все еще поднятыми над головой руками. Ее губы были ярко-красными, щеки розовели, и всходившее солнце придавало коже золотистый оттенок. Она, лежавшая рядом с ним, была слишком красивой, чтобы это не было сном. Только спутанные волосы мешали ей быть совершенством. Слава Богу. Он и раньше покупал и владел совершенством, и оно больше не интересовало его. Теперь его кровь волновала настоящая женщина.

Выбившаяся прядь упала на щеку, спустилась, чуть влажная от пота, по шее и лежала на обнаженной груди, округлой и упругой, с розовым соском. Он дотронулся до этого соска, восхищаясь бархатной гладкостью кожи, и на мгновение сжал его кончик.

Темперанс ахнула, и Кэр взглянул на нее. Она смотрела на него с изумлением, как будто не ожидала увидеть себя здесь, в его постели.

А может быть, ожидала.

— Доброе утро, — заговорил он. Банально, но, черт побери, что еще он должен сказать?

Она отбросила одеяла и, как испуганная газель, соскочила с кровати.

— Где моя сорочка? Он сложил руки за голову.

— Понятия не имею.

Темперанс повернулась и сердито посмотрела на него — совершенно очаровательная в голом виде.

— Вы снимали ее с меня. Вы должны знать.

— Я… я думал совсем о другом. — Ему не надо было смотреть на себя, чтобы знать, что его тело было бы радо еще раз испытать все, что испытывало прошлой ночью.

Он взглянул на нее. Она ползала на коленях, она искала под креслом сорочку. Вид был потрясающий, но Кэр догадывался, что у нее неподходящее настроение.

И в самом деле, Темперанс резко выпрямилась, перехватила его взгляд и рассердилась:

— Мне надо домой. Я сказала Уинтеру, что собираюсь навестить вас, но я не ожидала, что мне придется провести здесь ночь! Он будет беспокоиться!

— Естественно, — сказал Кэр, пытаясь успокоить ее. — Но еще рано. Вы же могли остаться и позавтракать?

— Нет, мне надо домой, — проворчала она. — Я не хочу, чтобы мои братья думали, что мы любовники.

Он открыл рот, но чувство самосохранения удержало его от желания сказать, что они и есть любовники. Вместо этого он невозмутимо предложил:

— Я позову горничную, она поможет вам…

— О нет! — Она протянула ему обломки корсета. Кэр поморщился.

— Позвольте мне послать одну из горничных купить для вас новый.

— На это уйдут часы! — Она снова сердито посмотрела на него.

Он вздохнул. Он никогда не любил вставать рано, но было совершенно очевидно, что в это утро ему не удастся поваляться в постели.

Лазарус сбросил одеяла и встал, позволив себе лишь минутное удовольствие — увидеть, как она взглянула на застежку его штанов и густо покраснела. Он дернул за сонетку и вызвал Смолла. После совещания у двери спальни — Темперанс спряталась в его постели — камердинер достал у горничной несколько корсетов, и через полчаса миссис Дьюз снова приобрела приличный вид.

Развалившись в кресле, Лазарус наблюдал, как она решительно завязывала под подбородком ленты накидки. Каждый волосок был на своем месте, белый капор прямо сидел на голове, и Темперанс выглядела настоящей, респектабельной матроной из детского приюта.

Ему был ненавистен этот вид.

— Подождите, — сказал Кэр, когда она взялась за ручку двери. Темперанс торопливо повернулась, но насторожилась, увидев, что он приближается к ней. — Мне надо кое-что расследовать этой ночью, — сказал он. — Я получил сведения о человеке, которого мне следует допросить.

Она прикусила губу.

— Конечно. Он кивнул:

— Тогда будьте готовы к восьми часам. — Но…

Он наклонился и поцеловал ее с такой страстью, что она раскрыла губы, уступая нажиму его языка.