Слово в современных текстах и словарях - Леонид Крысин

4. Посвященный деревне (о произведениях литературы). Деревенский очерк. Деревенская проза, поэзия. Деревенские стихи Есенина [БТС: 252].

В сочетании с перечисленными в запросе существительными, называющими пищевые продукты, прилагательное деревенский не может выступать ни в каком другом значении, кроме первого. Однако в этом значении у слова деревенский в зависимости от контекстного окружения могут обнаруживаться те или иные дополнительные свойства, не отмечаемые толковым словарем. Например, при сочетании с существительными, называющими продукты питания, существенной оказывается позиция прилагательного по отношению к грамматически главному слову, а именно, слева (в препозиции) или справа (в постпозиции) от главного слова. Словосочетания с прилагательными-определениями, употребленными в препозиции к определяемому существительному (то есть слева от него), не имеют статуса термина, и в них определение деревенский обычно указывает на место происхождения данного продукта. Так, предложения типа: Отец привез деревенские консервированные грибы, Я люблю деревенскую колбасу и под. указывают на место, где консервировали грибы и где делали колбасу (деревенские консервированные грибы = 'грибы, законсервированные в деревне', деревенская колбаса = 'колбаса, сделанная в деревне').

Употребление определения деревенский в постпозиции к определяемому слову может придавать этому словосочетанию статус терминологического – по общему правилу, действующему в ряде современных терминологических систем (ср.: Это обыкновенная поганка (а не масленок, не сыроежка) – Это поганка обыкновенная – в отличие от других видов поганок в ботанической классификации грибов)[102]. В этом случае деревенский указывает не на место производства продукта, а на его к а ч е с т в о. Производители нередко выделяют это определение прописной буквой и кавычками как фирменный знак, указывающий на качественные отличия данного вида продукта от всех остальных (масло «Деревенское», – в отличие от масла «Вологодского», «Крестьянского» и т. п.).

В заключение необходимо подчеркнуть, что различного рода контекстные модификации значения слова, появление у него не отмечаемых словарями коннотаций, коммуникативные, прагматические и иные условия употребления ит.п. – предмет самостоятельного анализа, при котором информация о слове, содержащаяся в толковых словарях, – лишь начальный, отправной пункт, своего рода основа для экспертного исследования свойств слова и его поведения в реальных текстах.

Метафоры власти[103]

В качестве вступления в тему этой статьи я хочу привести отрывок из рассуждений испанского философа Х. Ортеги-и-Гассета о метафоре el fondo del alma – 'глубина души' (буквально: 'дно души'):

Когда мы утверждаем, что у души есть «дно», мы относим это слово сначала к дну какого-нибудь сосуда, например, бочки, потом как бы «очищаем» это значение от указания на физические параметры и относим его к психике. Для метафоры необходимо, чтобы мы осознавали ее двойственность [Ортега-и-Гассет 1990: 71].

И дальше, задавая вопрос, почему бы не назвать то, что мы именуем el fondo del alma, прямо, не метафорически, он замечает: «… всё дело в том, что интересующий нас объект не только трудно назвать, о нем даже трудно помыслить». Стало быть, метафора служит не только как способ наименования, но и как орудие мышления.

Объекты, к нам близкие, легко постигаемые, открывают мысли доступ к далеким и ускользающим от нас понятиям. Метафора удлиняет «руку» интеллекта [Там же: 72].

Хотя концепт 'власть', по-видимому, менее абстрактен, чем концепт 'душа', его также трудно помыслить в виде чего-то осязаемого, доступного прямому, не метафорическому наименованию. Поэтому многообразные способы обозначения этого концепта в языке (как самого понятия «власть», так и свойств и действий, связанных с властью) по большей части метафоричны. Власть берут, захватывают, к власти приходят, у власти стоят, власть иногда теряют, утрачивают, власти жаждут, ею упиваются, хотя и испытывают при этом ее бремя. Власть может быть, находиться в руках кого-либо, переходить от одного лица к другому, власть могут делить с кем-нибудь, но чаще не хотят ею делиться. Власть укрепляют, и поэтому она становится крепкой, твердой, прочной, сильной, но когда ее не способны удержать и, тем более, когда кто-то ее подрывает, то она становится слабой, дряблой[104], ослабевает, расшатывается, может даже наступить паралич власти, и тем, кто всё еще остается у власти, приходится лишаться ее, отдавать ее другим, а на их место приходят новые властители – или сами (например, в результате переворота), или кто-то приводит их к власти, ставит у ее кормила.

Это далеко не все обороты со словом власть, которые в русском языке служат для обозначения как самой власти, так и ее действий и свойств[105]. Но и те, что перечислены, дают нам представление о том, что с властью в обыденном сознании носителя языка связан не какой-то один образ, а несколько.

В самом деле, власть можно представить в виде некоего предмета, который берут, держат в руках, стремятся не выпускать из рук, никому его не отдавать, но иногда передают из рук в руки, от власти отходят, позволяя другим приблизиться к ней (ср. образованное на основе этого глагола субстантивированное прилагательное приближённые). У этого предмета есть верх (ср. оборот быть на вершине власти), с которого можно упасть[106]; стоящего наверху норовят свергнуть или низвергнуть (книжн.), скинуть (прост.), а на его место привести другого, поставить у власти, наделить властью, в частном случае (когда речь идет о монархической форме государственного правления) – возвести его на престол. Власть как предмет – вещь полезная и даже ценная: властью пользуются, ее используют[107] (например, в корыстных целях), применяют (например, по отношению к преступникам), власть завоевывают, ею стремятся обладать.

Некоторые обороты со словом власть наталкивают нас на мысль, что это не просто предмет, а некое с л о ж н о е устройств о: ср. механизмы власти, технология власти (так называется известное исследование А. Авторханова, посвященное анализу путей, способов и средств, которые использовал И. В. Сталин для укрепления своей власти и власти руководимой им партии), властные структуры, эшелоны власти. Это устройство способно управлять кем– или чем-либо: власть подавляет тех, кто ею недоволен, или, напротив, возвышает и приближает к себе подданных.

Власть – это еще и сооружение, строение: власть строят, возводят ее здание, укрепляют ее фундамент и стены, во власть входят, в ней остаются, в коридорах власти[108] идет скрытая от постороннего глаза жизнь.

Часть из только что перечисленных оборотов рождает и еще один образ: власть – своего рода вожжи, с помощью которых можно управлять экипажем. Метафоры держать власть в своих руках, выпустить власть из своих рук, власть ускользает (из чьих-либо рук), а также архаичное и поэтому высокое по стилистической окраске выражение бразды[109] правления рождают в сознании именно этот образ (во всяком случае – это один из возможных образов).

Власть может быть объектом стремлений и даже вожделений, она может ассоциироваться с тем, что утоляет жажду (те, кто стремится к власти, часто жаждут ее), что является предметом любви: те, кто стоит у власти, обычно любят власть – отсюда производные: властолюбие, властолюбивый, хотят властью обладать и неохотно с нею расстаются.

Все эти примеры приведены здесь для того, чтобы показать множественность образов, лежащих в основе метафорических выражений со словом власть. По-видимому, и другие абстрактные и при этом коммуникативно важные концепты обладают этим же свойством: ср., например, сочетаемость таких слов, как совесть (чистая совесть, угрызения совести, совесть замучила, это лежит на его совести, не хватает совести и под.), душа (до глубины души, вложить во что-либо душу, лезть, влезать в душу, душа радуется, душа в пятки ушла, брать за душу, душа нараспашку, отвести душу, ранить душу и др.), тоска (ср. тоска берет, замучила, заела, тоска зеленая, наводить тоску на кого-либо и под.).