Ангел с железными крыльями - Виктор Тюрин

— Знакомый? — спросил я, подойдя к нему.

— Встречались в здешнем подвале, — резко и зло ответил мне Пашутин, а затем неожиданно размахнулся и нанес сильный удар рукоятью пистолета по горлу лежащего человека. Тот захрипел. Тело выгнулось дугой. Ротмистр какое‑то время смотрел на изгибающееся в предсмертной агонии тело, потом резко отвернулся и посмотрел на меня.

Лицо твердое, застывшее, а в глубине глаз плясал, по — другому не назовешь, дьявольский огонь. Сейчас передо мной стоял совсем другой человек. Палач.

— За той дверью вход в подвал. Идем, — с этими словами Пашутин подошел к двери, ведущей в общие помещения, и открыл ее. Я автоматически поднял руку с пистолетом, но оказалось, что дверь снаружи замаскирована тяжелыми шторами. Ротмистр осторожно их раздвинул и посмотрел в щелку, потом чуть обернулся и мотнул головой: подойди!

Сквозь щель был виден стоящий, перед стеной, задрапированной плотными и тяжелыми шторами, охранник. Его могучую фигуру обтягивал темно — синий с отливом костюм. Пробежавшись по нему еще раз взглядом, я заметил с левой стороны пиджака выпуклость. Пистолет. Что делать? Я посмотрел на Пашутина. По его сосредоточенному взгляду было видно, что он судорожно пытается придумать, каким образом бесшумно убрать охранника.

"Кинуться на него? По любому успеет крикнуть. Нужно что‑то простое. Гм. А если? Почему бы и нет!".

Подойдя к дивану, я скинул на него свое пальто, оставшись в костюме. Пашутин с недоумением смотрел за моими действиями, но при этом не проронил ни слова. Так же молча, он проводил меня взглядом, когда я, раздвинув тяжелые бархатные занавеси, вышел к охраннику.

Фридрих Пфайфер, увидев незнакомого человека, насторожился, но уверенность, с которой шел незнакомец, удержала его от резкого окрика, к тому же, тот никак не мог пройти мимо охранника, дежурившего у черного входа. Он только открыл рот, чтобы спросить господина, кто он и что здесь делает, как вальяжная неторопливость незнакомца в одно мгновение сменилась на стремительность движений. Охранник умер прежде, чем понял, что его жизни пришел конец. За моей спиной раздались легкие шаги, затем раздался голос ротмистра: — Изображай охранника, а я пока этого уберу.

Оттащив тело к остальным мертвецам, он прикрыл дверь, аккуратно поправил занавеси и будничным голосом сказал: — Я спущусь вниз, а ты стой здесь и изображай охранника. Если услышу звуки стрельбы, то пойму что мне надо выбираться наверх.

Стоять мне пришлось долго, не менее получаса, пока за шторой, закрывающей вход в подвал, послышался легкий шум. Рука сама нырнула за обшлаг пиджака. Резко шагнув в сторону, я развернулся, готовый выхватить пистолет. Штора пошла в сторону и в проеме показалась фигура ротмистра. Глаза блестящие, дикие, налившиеся кровью. Он посмотрел на меня, потом поставил на пол, основательно набитый саквояж, судя по его раздувшимся бокам, и глухим голосом сказал: — Еще минут двадцать, — и снова исчез. Когда Пашутин появился во второй раз, то внешне он никак не изменился, за исключением того, что чисто автоматическими движениями, раз за разом, вытирал руки платком, заляпанным кровью.

— Идем, — и пошел к двери, ведущей в тамбур.

Подхватив саквояж, я пошел вслед за ним. Я надел пальто, и мы вышли на улицу, какое‑то время шли, молча, потом он вдруг остановился, и не глядя на меня, заговорил звенящим от возбуждения голосом:

— Митька на моего сына был очень похож. Такой же чернявый, худой, долговязый. Мечтал из сына настоящего мужчину сделать! Так нет же! Ушел от нас…. Совсем ушел. Последние три дня в горячке метался…. Меня не узнавал. Только просил: мама, пить!

Попьет и снова забудется. Так он и умер, не придя в себя. И Митька ушел. Мальчишку‑то, зачем пытали, твари?! Зачем?! Но я вам не господь, прощать не буду! Я вас, суки, убивал и…!

— Все! Идем, Михаил! Об этом потом можно поговорить!

Он посмотрел на меня, словно увидел впервые, потом бросил взгляд на платок, который все это время держал в руке, и с явным отвращением отбросил его в сторону.

— Нет! Об этом мы больше никогда говорить не будем!

Почти две недели мы добирались домой. По возвращении, пока я отъедался и отсыпался, Пашутин ходил по начальству и писал отчеты. Увиделись мы с ним только вечером третьего дня. Открыв дверь, я увидел хмурого ротмистра, держащего в руках большой пакет.

— Что все так плохо? — спросил я его вместо приветствия.

— Противно и тошно. Обычное состояние после посещения присутственных мест, вроде нашего Военного министерства.

— Заходи! Расскажешь, чем тебе чиновники не приглянулись, — я посторонился, давая ему пройти.

Пока накрывали стол, Пашутин крыл военных чиновников всеми непечатными словами. Немного успокоился он только после того, как влил в себя одну за другой, две стограммовые стопки водки. После чего кратко изложил, что ему сказали после прочтения его доклада.

— Вы, они мне так и сказали, задание провалили. Насколько серьезны мои прегрешения мне скажут через три — четыре недели, пока они не получат сведения из Берна и не сверят с моими отчетами. Вот так‑то, Сергей! Так мы и служим! Я им документы немецкой разведки вместе с раскладом их агентуры в Берне даю, а они мне говорят: это хорошо, но мы вас не за этим в Швейцарию посылали! Вы агента должны были прикрыть, а он погиб! Как тебе!

— Значит, денег за свою работу не получу, — сделал я свой вывод из слов ротмистра.

— Вот если выпьешь со мной водки, то я подумаю, как можно наполнить твои пустые карманы!

— Без этого никак?

— Никак! Пей! — и он налил мне водки. — Честное слово, не пожалеешь!

Мы выпили, затем он залез во внутренний карман пиджака и, вытащив толстую пачку денег, небрежным жестом бросил ее на стол. Это были швейцарские франки. Затем залез в другой карман — и на столешницу шлепнулась вторая пачка. Я посмотрел на Пашутина. У того на лице плавала довольная и чуть снисходительная ухмылка. Вот мол, я какой!

— Сколько здесь? — поинтересовался я.

— Год хорошей и привольной жизни, мой друг! — самодовольным голосом ответил ротмистр, наполняя очередную стопочку.

— Не много? — спросил я.

— Да ты, Сережа, в сто раз больше заслужил, просто у меня столько нет! Ты по простоте своей не понимаешь, что не просто жизнь мне спас, а мою бессмертную душу! Мне там, — и он ткнул пальцем в потолок, — в райских кущах, без нее никак нельзя! О! У меня новый тост родился! За наших ангелов — хранителей!

Он опрокинул в рот стопку, после чего с аппетитом захрустел наколотым на вилку огурцом. Я взял одну из пачек в руку: — Из подвала?

Пашутин криво усмехнулся: — Как ты сам понимаешь, покойникам деньги ни к чему.

— Что дальше?

— Не знаю. Если меня не выкинут со службы, буду просить о зачислении тебя к нам. Пойдешь?

— Бесплатно только мотыльки крылышками машут.

В ответ на мои слова Пашутин весело и пьяно расхохотался.

ГЛАВА 12

В сгустившихся сумерках зимнего вечера возвращаясь с тренировки, я неожиданно встретил отца Елизария, с которым мы не виделись около полугода. Поначалу я даже не сразу его узнал. Щеки округлились, да и борода стала окладистее. Спасаясь от порывов холодного ветра, он кутался в длинное черное пальто, подняв воротник.

— Здравствуйте, отец Елизарий. Как ваш колокол? Отбивает все что положено?

— Доброго здравия и вам, Сергей Александрович. Колокол в порядке, а как вы сами? Смотрю, лицом похудели, да и глаза изменились. Вот только не пойму: в хорошую или плохую сторону?

— Трудно сказать, потому что в последнее время у меня жизнь, что тот маятник. Качается, то в одну, то в другую сторону.

— Образно сказали. Значит, было и хорошее, и плохое. В церковь не хотите прийти, душу облегчить?

— Свои личные дела не намерен ни с кем обсуждать.

— Гордыня — смертный грех, Сергей Александрович. Не забывайте об этом. Я сейчас домой иду. Может, заглянете к нам? Матушка недавно о вас вспоминала. Желает одарить вас вареньем. Шесть сортов! А какое душистое! От аромата аж голова кружится! Идемте! Анастасия Никитична борщ отменный сварила! Прошу вас, не побрезгуйте!

Услышав про борщ, мой желудок требовательно заурчал.

— Уговорили!

Спустя полчаса я с аппетитом ел наваристый красный борщ, приготовленный умелыми руками поповны. Разговор за столом был почти семейный, спокойный и тихий. О погоде, о войне, о жизни. Поинтересовался, как идут дела в школе.

— Теперь на наши занятия ходит три десятка ребятишек, — радостно сообщил мне отец Елизарий, а затем добавил: — Еще по моей просьбе нам учительницу новую прислали. Аккуратная и вежливая девушка. Ведет у нас географию, историю и арифметику. Матушка — чистописание, а я, как и прежде, веду закон божий.

— Рад за вас! Знаете, мне хотелось бы внести пожертвование на школу. Если вы не против, то я загляну к вам на днях.