Визит нестарой дамы - Мария Арбатова

На следующий день за завтраком хозяин подсел ко мне как к старой знакомой и притащил тарелку клубники из собственных запасов.

– Мы с женой очень расстроены. Когда мы узнали, что приедут молодые русские артисты и художники, мы даже решили добавить к завтраку бульоны и сосиски, ведь в России такая бедность. Но посмотрите, что они делают, – сокрушался он.

Сдвинув несколько столов, мои юные фестивальные соотечественники хлестали водку, закусывая персиками.

– Они даже не притронулись к горячему! Представляю, что было бы с их родителями, если бы они увидели эту картину! – вздохнул немец.

– Богема! – прокомментировала я. Видел бы, как они в обычные дни пьют, тут же утопился бы в Рейне. Вообще о том, как пьют в художественных цехах, надо писать отдельный роман. Мужики к пятидесяти умирают или деградируют, а бабы встряхиваются, идут к косметологу, отрезают лишнее, насвежо выходят за молодых и наверстывают недели, месяцы и годы, утопленные в чаду творческих распивок. Я всегда чувствовала себя чужой на этом празднике жизни, у меня и дела так долго не шли, оттого что не могла пить с кем надо и слушать пьяный бред с задушевным лицом.

– Но ведь вы тоже художник, я видел вас с этюдником.

– Я люблю работать. – Я действительно каждый день, как проклятая красила и красила ватманы профилем кудрявой скалы центра Бад-Бедесберга с останками замка на макушке. Волнисто-зеленые от лесов, величественные горы завораживали меня. Эдакие печки по выпеканию гномов и лесных духов, квинтэссенция депрессивно-уютной Германии.

– Наш Джо зашел к вам в комнату, потому что вы русская художница. Он не знал, что вы безупречная фрау.

– В каком смысле? – удивилась я.

– Вы приехали позже, вы ничего не видели. Когда фестиваль начал заселяться, все разместились по одноместным номерам, потом стали приходить и заселяться по четыре человека в один номер, чтобы экономить деньги, – пожаловался хозяин.

– Как это?

Номера крохотные, в них не развернуться. Огромная сексодромная постель, шкаф, бар, телевизор, столик. Одно вмонтировано в другое, самое просторное место – ванная.

– Спят вчетвером на кровати, вещи ставят в ванную. Когда Джо приходит убирать, на него никто не обращает внимания – кто спит, кто моется, а кто занимается сексом. Нам с женой это не понравилось, ведь в стоимость номера входит стоимость завтрака, а они приходят завтракать вчетвером. Я был против, но они… – он часто заморгал, – они сказали, ты вчера убивал на войне русских, а сегодня жалеешь для них булочку с кофе на завтрак. Я был простой солдат… Я не жалею булочку с кофе, мы с женой даже добавили бульоны и сосиски. Что вы скажете об этом, фрау Ермакова?

– Я не знаю. – А что ему на это скажешь? – В принципе вы хозяин гостиницы, и вам решать. Но если бы я была на вашем месте и воевала бы на чьей-нибудь земле, я, вероятно, чувствовала бы себя виноватой перед людьми этой национальности.

– Я согласен. Но сейчас русские воюют в Чечне. И никто из вас не только не считает себя виноватым, но даже не считает это войной! – сказал он укоризненно.

– Да там и не война, там какие-то сложные взаимоотношения. – Я, собственно, всегда вполуха смотрела новости.

– Нет, фрау Ермакова, – сказал хозяин, – там война. Кто-то из мудрецов сказал: «Никто не знает, что такое война, пока не отправит туда собственного сына».

– У меня, слава богу, дочери, – выдохнула я.

– Вам повезло, фрау Ермакова, – ответил немец.

Так вот, измучившись среди боннских фестивальных пьянок, на которых вечерами в огромном брезентовом шатре давали талон на ограниченный ужин и неограниченное спиртное, и уж наши набирались так, что не всех бойцов удавалось донести до отелей, некоторые до утра застывали на скамьях и газонах, я решила проветриться. Главное в поездке было добраться до Гамбурга самой, ощутив себя полноценной гражданкой мира. Позвонив Герде и узнав, что сегодня у нее вечеринка, я томно предположила: «Может быть, заеду». Уцепилась за приятеля, с его помощью купила билет «хин унд цурюк», ухватила на дорогу хавку в виде грозди бананов и бросилась на платформу, на которой заранее фланировали только представители третьего мира. Только представители третьего мира психологически не вписывались в контекст европейского транспорта, относящегося к единству места и времени как классический театр, то есть «в двенадцать» означает, что в двенадцать поезд будет стоять на платформе, а не подъезжать или отъезжать от нее.

Это наше «от забора до обеда», немереная верста и привычка пользоваться данным словом, чтобы давать и брать обратно! Сквозь дымку менталитета казалось шикарным заскочить на вечеринку в другой город; и, упаковав восхищение собственной самостоятельностью в будничное лицо для купе, я читала, делала карандашные наброски, дремала и курила. Когда все зашуршали пакетами с бутербродами, я извлекла гроздь бананов и поймала удивленные взгляды. Билет был дорогой, одежа моя соответствовала стандарту международной университетской шикарности, бананы диссонировали. Накрашена я, правда, была активней, чем немки, они ведь в принципе не красятся.

– У вас, вероятно, специальная диета? – спросила очень серьезная попутчица, школьная учительница.

– Ты выглядела как бродяга. Это все равно что в России взять с собой в поезд пакет вареной картошки, – пояснила потом Герда, долго жившая в Москве.

Мне вроде было по фигу, что они думают про мои бананы, но через полчаса я поперлась в ресторан, видимо, чтобы доказать всем обитателям поезда, включая меня саму, что в диету входят не только бананы. Красивый собранный мужик за столиком отчаянно заинтересовался моим произношением, услышав, что русская, воспламенился напрочь. Что-то, видимо, видел в кино или слышал про русских баб. Увы, времени было слишком мало, чтобы все допустимые предложения носили наряд пристойности, к тому же он выходил через час в городе, названия которого я никогда не выговорю.

– Как бы я хотел быть вашим гидом по Гамбургу. Как бы я хотел побывать в Москве. Первый раз в жизни я пью кофе с русской художницей. Мой дедушка имел фарфоровый завод, когда я был маленьким, к праздникам специально для меня делали чашку, на которой была нарисована целая сказочная история. Теперь это называется комикс. Дедушка мечтал, чтобы я стал художником, а я вместо этого торгую металлом, – говорил он. А я думала, как славно, что он выходит раньше, а то я бы уцепилась за его опеку и приехала бы к Герде не как белая женщина, а как совковая прилипала, которая станцию метро в чужой стране не может проехать без консультанта. Хотя он мне нравился, и я, охочая до сексуальных сюрпризов без отношенческих последствий, представила, как расстегиваю пуговицы на его белой рубашке, какое лицо у него будет потом, как он будет шептать «ком цу мир»… Расслабилась и начала водить по нему глазами, как кистью по мокрому шелку. И вдруг меня ударило током. Моя сумка с вещами стоит в купе!