Московский упырь - Андрей Посняков

– Кажется, маслом каким-то пахнет. А вообще, кувшин-то был приметный – эвон, лоза виноградная. Явно не у нас в мастерских слеплен. Сходить завтра на рынок, узнать?

– Сходи, – отмахнулся Иван. – Зря, конечно, прогуляешься – что нам с этого черепка? Но, помнишь, Ртищев учил вникать в любую, даже самую, казалось бы, никчемную мелочь?

– Да помню, – Митрий завернул осколок в тряпицу. – Потому и спрашивал.

Прохор явился почти сразу после ушедшего подьячего, наверное, они даже встретились по пути. Зашел, остановился с ухмылкой у двери. Митька с Иваном разом вскинули головы:

– Ну, что?

– Да ничего хорошего, – пожав плечами, отозвался парнище. – Мертвяков-то уже на погост отвезли, зарыли.

– Жаль, – искренне огорчился Иван. – Хорошо, хоть приставы из пожарной чети осмотреть успели.

– Вот-вот, – Прохор согласно закивал. – И я говорю – приставы.

Он обернулся к приоткрытой двери и громко позвал:

– Никифор! Никифор! Ты пришел уже?

– Да тут, – послышался чей-то глуховатый голос.

– Так что стоишь? Заходи.

За дверью откашлялись, и в горницу вошел высокий нескладный мужик с горбатым носом и узкой бородкой. Мужик был одет в длинный красный кафтан, подпоясанный желтым шелковым поясом, и юфтевые сапоги с низенькими каблуками.

– Пожарной чети Земского двора пристав Никифор Онисимов, – поклонясь, отрекомендовался вошедший.

Иван засмеялся:

– Да знаем, знаем, что Никифор, чего кланяешься?

– Да так, – пожарный чуть смущенно пожал плечами. – Привык.

– Садись, вон, на лавку, рассказывай.

– О чем?

– Как это – о чем? – ухмыльнулся Прохор. – О том, что и мне – о мертвяках.

Пристав уселся на лавку и, помяв в руках шапку, почему-то вздохнул:

– Ну, значит, о мертвяках… Как я понимаю – тех, что с Покровской?

– О них, о них.

– Значит, так, – Никифор сосредоточенно покрутил усы. – Всего мертвяков в сгоревших хоромах обнаружено трое, все обгорелые до неузнавания. Двое тел – взрослых, уже сложившихся, и один – отрок. У взрослых во лбах – дырки, аккурат посередине…

– Ну, это мы слышали. Пули.

Пристав кивнул:

– Совершенно верно – пистоль. Для пищали отверстия слишком малы… Хотя, если подумать… точно-то трудно определить – сильно уж обгорели.

– Ладно, хватит о дырках. Лучше о мертвяках.

Никифор почесал за ухом:

– Да что про них скажешь? Мертвяки – мертвяки и есть, царствие им небесное.

Вслед за пожарным все разом перекрестились на висевшую в углу икону Николая Угодника.

– И все же? – настойчиво переспросил Иван.

Сидевший за дальним столом Митрий с любопытством подался вперед. А вот Прохора ничто, казалось, не трогало, – скрестив на груди руки, он стоял, привалившись широкими плечами к стене, и загадочно улыбался. Впрочем, приятели на него сейчас особо-то и не смотрели – все их взгляды были прикованы к приставу. А тот вдруг посмотрел как раз на Прохора, вопросительно эдак посмотрел – что, мол, еще говорить-то?

– Об отроке давай, – махнул рукою силач. – То, что мне начал рассказывать.

– Ага, об отроке, – Никифор тряхнул головой. – У отрока – ну, мертвяка обожженного – дырки в голове не было. А вот грудина – рассечена, словно бы кто ножом ударил под сердце – я ребра-то пощупал: пробиты. Вот ироды… Небольшой такой отрок… лет десяти.

– Что-о?! – Иван с Митрием удивленно переглянулись. – Десяти лет, говоришь? А Телеше – на вид лет четырнадцать-пятнадцать. Ты, Никифор, ничего не перепутал часом?

– Да что мне, в первый раз, что ли? – обиделся пристав. – Нешто десятилетнего с пятнадцатилетним спутаю? Там костяки отличаются сильно. Точно – лет десять, может, даже девять.

Митька присвистнул:

– Ну, дела-а-а…

А Иван пристально посмотрел на Прохора – уж слишком многозначительно тот улыбался:

– Ну?

– Я ведь походил по дворам, – словно бы нехотя пояснил тот. – С ребятишками поболтал – не побрезговал, с дворовыми людьми, с прочими… В общем, вечером, как раз перед пожаром, у бабы одной парнишка пропал. Тут у них дедко живет рядом – она-то и подумала, мол, к дедке убег. Ан, нет, не к дедке. И – до сих пор не вернулся.

Иван качнул головой:

– Вот, значит, как… А что за баба, что за отрок?

– Установлено. Баба – Авдотья Свекла, на базаре овощами торгует, а отрок – Офоня, десяти лет от роду… Неоднократно с Телешей Сучковым ране замечен был.

Высказав все, Прохор снова скрестил на груди руки.

– Телеша Сучков… – тихо повторил Иван. – Искать этого Телешу надо. Искать! Никифор, ты там больше ничего подозрительного не заметил?

Пристав потеребил бороду:

– Больно уж быстро сгорели хоромы. И – одинаково как-то… Такое впечатление – с разных углов подожгли. Да я докладывал уже по начальству. Лично Овдееву.

– Значит, поджог…

– Скорее всего.

– Ну что ж, благодарствую, Никифор, – улыбнулся Иван. – Не хочешь к нам, в сыскную, перейти? Больно уж глаз у тебя вострый.

– В Сыскную? Да Боже упаси! – пожав плечами, пристав высказался со всей откровенностью. – С катами да пытками дело иметь? Нет уж, лучше с пожаром.

– Да не все у нас и пытки, – попытался возразить Иван, но, увидев выражение лица собеседника, лишь махнул рукой. – Впрочем, как знаешь.

Попрощавшись, Никифор ушел, и Митрий, задумчиво поглядев в потолок, произнес негромко:

– Это еще хорошо, что пожарная четь в нашем приказе находится. А была бы в другом – шиш бы мы от Никифора чего дождались.

– Да уж, тут ты прав, друже, – поджав губы, согласился Иван.

А за окном уже давно стемнело, и высыпавшие на черное небо звезды сияли каким-то колдовским светом. В темном ночном городе повисла муторная ночная тишь, перебиваемая лишь редкими криками вышедших на свой гнусный промысел лиходеев да остервенелым лаяньем цепных псов. Вся Москва погрузилась в сон, только Кремль был ярко освещен факелами, а в новом царском дворце ярко светились высокие окна и громко играла музыка. Танцевали.

– Царь-то, говорят, не наш, – искоса поглядывая на освещенные окна, шептались сторожевые стрельцы. – Латынник!

А царь Дмитрий веселился, не обращая никакого внимания на слухи, которые, к слову сказать, активно распространял недавно прощенный Василий Шуйский.

Версия поджога вскоре нашла свое косвенное подтверждение усилиями Митрия, установившего происхождение найденного на пожарище черепка. В таких кувшинах – с выпуклым изображением виноградной лозы – купцы-персияне продавали лампадное масло, в больших количествах дававшее ровное сильное пламя. Очень удобно для поджога. Значит, Телеша Сучков… Отрок лет четырнадцати. Кого про него и расспрашивать, как не других отроков? Ведь ясно, что молодой вьюнош не может день-деньской сидеть в избе со стариками, наверняка с кем-то из близ живущих сверстников дружил, общался. Надо только установить – с кем, а затем, глядишь, и какая-нибудь ниточка потянется. Ведь где-то же он сейчас скрывается… Если правда не убит – ну, тогда уж все концы в воду. Прохор говорит, Телешу видели с десятилетним отроком… тем самым, сгоревшим. А что общего может быть у четырнадцатилетнего – уже почти совсем взрослого – парня с десятилетним ребенком? Надо выяснить… Постой-постой! А ведь, кажется, Галдяй тоже что-то похожее говорил… Правда так, между делом… Завтра же расспросить! И искать, искать Телешу!

С утра завлеченный в «отрядную» горницу Галдяй Сукин явно этому не обрадовался. Что-то канючил, темнил – наверное, не особо-то и хотел работать, скорее всего, не о деле порученном думая, а о пропавшей лошади. Да уж, что и говорить – тетеря та еще!

– Мой тебе совет, – исподволь уламывал Иван. – Пойди-ко на пожарище да поговори с совсем уж небольшими парнищами, так, лет по восьми-двенадцати. Кто, может, с Телешей Сучковым дружил, если помнишь – это слуга сгоревшего Гермогена.

К удивленью Ивана, этому предложению Галдяй обрадовался, закивал – да, мол, схожу, вот, посейчас и отправлюсь, шапку только надену.

– Лишь бы дьяк Ондрей Василич ничего больше не поручил! – Подьячий опасливо покосился на дверь.

– Так ты ему на глаза-то не показывайся, – посоветовал Иван. – Беги, пока не пришел. А спросит – чем занимался, скажешь – порученье Овдеева выполнял. Да ведь так оно и есть!

– Ин ладно, – подьячий хитровато улыбнулся. – Говоришь, об Телеше узнать? Вызнаю. Благодарствую за совет.

– Не стоит, – светски улыбнулся Иван. – Всегда рады помочь своим людям. Одно ведь дело делаем.

Проводив Галдяя до двери, Иван подошел к окну и увидел, как выскочивший из приказных палат подьячий с заячьей прытью понесся к воротам. Ну, понятно – не хотел встречаться с Ондрюшкой. А тот чего-то сегодня запаздывал, то ли дело какое было важное, то ли – а и скорее всего – просто вчера эдак слегка поддал, пользуясь отсутствием непосредственного начальства. Овдеев пьянства среди подчиненных не терпел, хотя и сам, как всякий хороший начальник, чарки-другой не чурался. Скорей бы уж возвратился, иначе Ондрюшка совсем несчастного подьячего съест. И за лошадь украденную, и за общую нерасторопность.