Король в Желтом - Роберт Уильям Чамберс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сегодня она купила эти?
– Эти, месье, золотисто-синие.
– Когда вы отправите ей цветы?
– В полдень, как закончу торговлю.
– Добавьте к ним этот розовый куст и… – он смерил садовника взглядом, – не говорите, от кого он. – Глаза садовника округлились, когда Селби добавил со спокойствием победителя: – Остальные отправьте в отель дю Сенат, дом семь по рю де Турнон. Я оставлю указания консьержке.
С важным видом застегнув перчатку, юноша пошел прочь. За углом, вдали от пристального взгляда садовника, его щеки вспыхнули: теперь ему казалось, что он вел себя как полный идиот.
Десятью минутами позже Селби сидел в номере отеля, повторяя с глупой улыбкой:
– Какой же я осел, Господи, какой осел!
Прошел час. Он не сходил с места и не менял позы, не снимал шляпы и перчаток и по-прежнему держал в руках трость. Молчал и рассматривал носки туфель, погрузившись в раздумья. Его улыбка уже не казалась глупой – теперь она была мечтательной.
III
Около пяти вечера маленькая женщина с печальными глазами – консьержка в отель дю Сенат – всплеснула руками, потрясенно глядя на стоявшую у дверей повозку, полную цветущих кустов. Она позвала Жозефа, невоздержанного garçon[104], который, прикидывая цену цветов в petit verres[105], мрачно заявил, что понятия не имеет, кому они предназначены.
– Voyons, – сказала маленькая консьержка, – Cherchons la femme![106]
– Вас? – поддразнил он.
Маленькая женщина на секунду задумалась и вздохнула. Жозеф почесал нос, который по своей яркости мог соперничать с любым цветочным прилавком.
Затем со шляпой в руке появился садовник. Несколькими минутами позже Селби стоял в центре номера без пальто. Он закатал рукава. В комнате, даже с мебелью, оставалась пара футов свободного пространства. Теперь там стоял кактус. Кровать стонала под грузом анютиных глазок, лилий и гелиотропов, прихожая была полна тюльпанов и гиацинтов, а в умывальнике разместилось деревце, которое «однажды непременно расцветет».
Чуть позже пришел Клиффорд, споткнулся об ящик душистого горошка, выругался, извинился и, оценив размах цветочной fête[107], потрясенный сел на герань. Она сломалась, но Селби сказал:
– Забудь. – И посмотрел на кактус.
– Готовишься к балу? – спросил Клиффорд.
– Н… нет… Просто очень люблю цветы, – сказал Селби, но его заявлению не хватало энтузиазма.
– Похоже на то. – Воцарилось молчание. – Милый кактус.
Селби посмотрел на растение, коснулся его с видом знатока и уколол палец.
Клиффорд тростью поворошил анютины глазки. Жозеф принес счет и во всеуслышанье огласил сумму – ему хотелось произвести на Клиффорда впечатление и выудить из Селби чаевые, которые можно было разделить с садовником или оставить себе. Клиффорд притворился глухим. Селби молча заплатил, не забыв о pourboire[108], и вернулся в комнату с напускным безразличием, которое изменило ему, когда он порвал брюки о кактус.
Клиффорд изрек какую-то банальность, зажег сигарету и поглядел в окно, давая Селби шанс высказаться. Юноша хотел было воспользоваться им, но пробормотал:
– Да… Наконец-то, весна. – И замер, разглядывая затылок Клиффорда.
Какой же он выразительный! Маленькие, настороженные уши, казалось, подрагивали от скрытого веселья. Пытаясь овладеть ситуацией, Селби вскочил, потянулся за русскими сигаретами, способными помочь беседе, но снова наткнулся на кактус и пал его жертвой. Это стало последней каплей.
– Чертов куст!
Ругательство сорвалось с губ помимо его воли и вопреки инстинкту самосохранения, но колючки были длинными и острыми, а повторяющиеся уколы разожгли гнев. Тайное стало явным, и Клиффорд повернулся к нему:
– Скажи мне, Селби, какого черта ты купил эти цветы?!
– Я их обожаю, – ответил Селби.
– И что ты собираешься с ними делать? Здесь даже спать негде.
– Неправда. Просто помоги мне убрать с кровати анютины глазки.
– И куда ты их денешь?
– Подарю консьержке.
Селби сразу же пожалел о своих словах. Что, ради всего святого, Клиффорд о нем подумает? Он слышал, сколько стоили эти цветы. Разве можно поверить, что вся эта роскошь – лишь скромное выражение признательности? Какие дикие сплетни пойдут по Латинскому кварталу! Селби боялся насмешек и знал о злом языке Клиффорда.
Кто-то постучал в дверь.
Селби затравленно посмотрел на художника – с выражением, которое тронуло сердце последнего. Во взгляде читались признание и мольба о помощи. Клиффорд вскочил на ноги, прошел по цветочному лабиринту и, приоткрыв дверь, спросил:
– Кого еще принесло?
Этим любезным приветствием жители квартала часто встречали друзей.
– Эллиотт, – сказал он, оглянувшись. – С ним Роуден и собаки. – Затем прокричал в щель: – Ждите на лестнице. Мы с Селби скоро спустимся.
Осторожность – царица добродетелей. В Латинском квартале живут лишь некоторые из них, и Осторожность туда почти не заглядывает. Друзья сели на ступеньки и стали свистеть.
Вдруг Роуден сказал:
– Пахнет цветами. У них там вечеринка!
– Мог бы понять: Селби выше этого, – проворчал Клиффорд из-за двери, пока тот спешно натягивал новые брюки.
– Мы знаем Селби, – с ударением произнес Эллиотт.
– Да, – сказал Роуден, – он устраивает вечеринки среди цветов и приглашает Клиффорда, в то время как мы сидим на лестнице… А юность и красота квартала предаются веселью. – Охваченный дурным предчувствием, он добавил: – Одетт здесь?
– Или Колетт? – вопросил Эллиотт и заскулил громко и жалобно. – Ты веселишься, Колетт, пока я обиваю пороги?
– Клиффорд способен на все, – сказал Роуден. – Совсем испортился с тех пор, как попал в сети Рю Баррэ.
Эллиотт закричал:
– Сообщаю вам, мы видели, как в полдень в ее дом вносили цветы.
– Дары полей и розы, – уточнил Роуден.
– Наверное, от поклонника, – добавил Эллиотт, поглаживая бульдога.
Клиффорд с подозрением посмотрел на Селби. Тот засвистел, выбрал перчатки, достал дюжину сигарет, наполнил портсигар и подошел к кактусу. Осторожно сорвал цветок и сунул его в петлицу. Взял шляпу с тростью и улыбнулся Клиффорду, чем сильно его обеспокоил.
IV
В понедельник утром студенты боролись за места в академии Жюлиана. Наглые оттирали робких – те съеживались у табуретов, чтобы занять их, когда начнется перекличка. Студенты сидели на палитрах, кистях, портфелях или сотрясали воздух, требуя «хлеба и Сисери»[109]. Сегодняшней моделью был бывший натурщик, который в лучшие дни позировал для Иуды, торговал черствым хлебом за су и продал достаточно, чтобы хватило на сигареты. С отеческой улыбкой в мастерскую вошел месье Жюлиан и тут же отбыл. Следом за ним явился пристав, создание с лисьим лицом, пронесшееся сквозь буйную толпу в поисках жертв.
Три должника были пойманы и призваны к ответу. Четвертый был учуян, опознан, обойден с фланга, лишен путей отступления, загнан за печь и приперт к
