Приключения 1964 - Виктор Смирнов

Силы уходили. Мохов с трудом переставлял одеревенелые негнущиеся ноги, когда наст под ним подался куда-то вниз. Падая, Мохов невольно выпустил свою ношу.

…Они свалились в прикрытый крепким настом неглубокий овраг. Здесь было тихо. Ветер бесновался над головой, сметая вниз мутные клубы снега.

Вскарабкаться на каменистый откос с тяжелой ношей нечего было и думать. Пришлось пробиваться глубокими сугробами, временами увязая в снегу по плечи.

Колено уперлось во что-то упругое. Мохов опустил свою ношу. Пошарив руками, он чуть не вскрикнул от радости. Непослушные пальцы нащупали провод полевого телефона. Замершая мысль забилась с удесятеренной силой. Воображение представило теплую печь заставы. Одну только печь! Но зато так ярко, зримо, что даже здесь, в сугробе, как будто стало теплее.

Двигаться по проводу было нелегко. Связисты старательно замаскировали линию. Тянулась она по дну и склону оврага, порой забираясь в заросли сухих березок. Крепки их тонкие корявенькие сучья, набирающие силу медленно, десятилетиями!..

Провод нырнул под валун и поднялся на невысокую отвесную скалу, перегородившую овраг. Вскарабкаться на неё нечего было и думать. Даже одному.

Первая мысль Мохова была: «Всё кончено». И сразу его охватило ощущение глубокого покоя. В овраге было тихо. Ветер бушевал где-то наверху.

Мохов растер шерстяной рукавицей лицо. Тёр он так старательно, что даже руки несколько согрелись. Потом ощупал привалившегося к его плечу задержанного.

Нарушитель был без сознания, безопасен.

Захотелось и самому закрыть глаза, заснуть, не думая о том, что будет дальше. А мысли не давали успокоиться. Быть может, пойти дальше одному? Раненый отсюда не выберется. Саженный слой снега не даст ему замерзнуть. Но если тот очнется — хоть на минуту! — то соберет остатки сил и забьется в какую-нибудь щель, предпочтет замерзнуть, чем попасть живым на заставу.

Напрягая все силы, Мохов подхватил врага… и не смог поднять его.

Это была последняя вспышка. Мохов лежал на снегу, стараясь отдышаться и думая лишь об одном: «Не заснуть! Не заснуть! Нельзя засыпать. Сон сейчас — гибель!»

В эти минуты в нем словно жили два враждующих человека. «Надо передохнуть, — шептал первый. — Хоть немного». — «Не смей», — отвечал второй. «Ты сделал всё что мог, — убеждал первый. — Всё». — «Ты должен добраться до заставы, — настаивал второй. — Должен». — «Нет больше сил, — отвечал с досадой первый. — Нет». — «Сам погибнешь в этой яме и заставу подведешь, — не уступал второй. — Не только заставу. Подведешь и тех, кого охраняешь здесь, на краю света».

В снежной яме под скалой было тихо, тепло. Мохов подвинулся, устраиваясь поудобнее. Движение придало ему силы. С трудом, разгребая перед собой снег обеими руками, выбрался он из оврага в ненавистную воющую метель. Пригибаясь под напором ветра, он, стоя лицом к заставе, выстрелил ещё несколько раз.

Выстрелы звучали глухо, терялись в снежной мути, неподалеку от оврага.

Долго стоял Мохов на дрожащих от усталости ногах, напрягая слух и зрение. Еле шевеля застывшими губами, он клял метель и бандитов, пробирающихся в нашу страну, и пулю, что свалила Левенца…

Никто не отозвался ни на выстрелы, ни на слабый голос солдата. По-прежнему бесновалась метель, стараясь столкнуть его в овраг, в покой, за которым шла смерть…

И вдруг ясная, четкая мысль вдохнула в измученное тело надежду, силу. Буря стала не страшна, и овраг выглядел уже не западней, измотавшей солдата, а спасителем.

Мохов скатился в овраг. Не чувствуя боли в ободранной второпях щеке, шарил он в снегу, разыскивая провод. Вот он… спаситель!

…Дежурный по заставе ожесточенно прижимал теплую телефонную трубку к уху, продувал её, рассматривал мембрану. Нет! Не было слышно в телефоне знакомого потрескивания.

Дежурный нервничал. Связь порвалась, когда он ждал срочного сообщения о результатах задержания двух неизвестных. Полчаса назад разыскали погибшего на посту Левенца. Несколько позднее нашли и Муху. Но никто ничего не сообщал об участи пропавшего Мохова и третьего нарушителя границы. Две собаки не смогли взять след: метель замела лыжню. Где искать солдата в скопище мелколесья, снегов и скал? А к дежурному заходят люди. Они ничего не спрашивают. Но разве дежурный не понимает, почему они заходят к нему, чего ждут? И сверху теребят. Каждые десять минут запрашивают: где солдат?

— На линию! — Дежурный обернулся к телефонисту. — Бегом.

Два вооруженных телефониста выбежали с заставы в бущующую ночь. Придерживаясь за провод, продирались они через заросли, спускались в расселины, обходили скалы…

Не прошли связисты и километра, как порыв был обнаружен. В овраге, под саженным слоем снега, согревая теплом своего тела неизвестного, крепко спал Мохов. К широкому ремню его был привязан конец оборванного телефонного провода.

Борис Раевский

«Старик»

Пятеро шли еле заметной тропой.

Вокруг было уныло, голо. Песок и глина, похожая на бетон, окаменевшая под солнцем, растрескавшаяся.

Было раннее утро, а солнце уже палило вовсю. Оно висело над горизонтом, как большой рыжий апельсин.

Выгорел и был почти белым песок. И высокий купол неба бесцветен, словно и небо выгорело.

Пятеро шли уже давно. В семь утра покинули машину.

Вот уж не повезло! Отъехали от лагеря полсотни километров — полетел кардан. И сколько шофер ни бился — всё впустую. Он чуть не кипел от обиды и злости. Надо же! Столько запчастей взял с собой! Целый склад. А кардан — не потащишь же?! Да и кто мог думать?!

Шофер с доцентом Рябининым пошли назад, в лагерь. Остальные пятеро — вперед, к «каменным бабам».

Это были молодые ребята-археологи. Четверым — и девушке тоже — лет по двадцать — двадцать пять. Только один постарше. На вид ему казалось под сорок, хотя лицо, черное, худое, иссеченное морщинами, с крупным носом и твердыми желваками скул, было из тех, по которым трудно судить о возрасте. Улыбнется — скажешь, тридцать, нахмурится — дашь все пятьдесят.

Молодые археологи давно знали друг друга. Двое работали в Институте археологии, двое были студентами. И только вот этот, пятый, Арсений Викторович, который им, юным, казался стариком, появился в экспедиции всего недели две назад и держался как-то на отшибе. Был он молчалив (может, потому, что заикался?), скуп на улыбки, и вообще не ясно, какой судьбой занесло его сюда. Ведь он не археолог, не этнограф и не антрополог — зачислен в отряд простым рабочим, а между тем окончил какой-то техникум и, судя по его обрывистым репликам, зимовал на Крайнем Севере, плавал на китобойной шхуне и даже в Египте побывал. Говорили, что он был тяжело ранен на войне, попал в плен, больше года находился в концлагере, бежал. Ходили слухи, что у него при бомбежке погибли жена и ребенок. С тех пор он и живет так, бобылем. Мотается по белу свету. Словно лопнуло что-то у него в душе, и никак не может он найти покоя, пристанища, найти свою «точку» на земле.