Ночь на площади искусств - Виктор Шепило

— Зачем? Зачем меня позорить на весь мир? — Протрезвевший бурундиец подбежал к Крайтону, — Мало того, что напоили? Мало?!

Бурундиец пытался вывернуть кассету из диктофона, но ему заломили руки и вывели вон из зала. Несчастный вопил за дверью, бил в нее ногами и даже головой. Тогда его вытащили на улицу, где он и был повязан за непристойное поведение все теми же бдительными полицейскими.

Снова включили запись. В глазах акул пера Ткаллер не увидел сочувствия — только азартное предвкушение сенсации. Теперь директор слушал свои слова: «Почетная и радостная миссия…», объявление результатов, восторг дирижера: «Репетировать! Репетировать!» — и его же недоуменное: «… Здесь какой-то японский фокус…» Крайтон опять нажал «Стоп».

— Может быть, господин Ткаллер заслужит хоть какую-то симпатию неуважаемых им ищеек-журналистов тем, что сам воспроизведет дальнейший драматический ход событий? Напоминаю: как мы изложим происходившее, так о нем и будут судить, — Все журналисты смотрели на Т калл ера взглядами торжествующих победителей. Ткаллер вообще не любил победителей. В последнее время ему казалось, что в конечном итоге выигрывают всегда побежденные. Они печальны и в чем-то прекрасны.

— Не о чем нам говорить, — спокойно ответил Ткаллер, — У вас пленка. У вас факты.

Ткаллер и Крайтон смотрели друг на друга, что называется, зрачок в зрачок. Так продолжалось минуты две. Наконец журналистам надоело, они стали настойчиво требовать продолжения. Плевать им на какие-то признания Ткаллера! Только пленка. Крайтон вздрогнул, глаза его забегали.

— Включай диктофон и не морочь голову!

Крайтон отмотал пленку чуть назад. Снова восторг дирижера. Снова «японский фокус». Потом: «… Полный нонсенс! Послушайте!» и… Это были последние слова. Дальше пленка крутилась, а диктофон молчал.

— Звук! Где звук? — приставали коллеги к Крайтону.

— Его нет. И не будет.

— Почему?

— Потому что вы кретины. Болваны и кретины.

Кольцо вокруг неудачливого интригана сжималось. Что же он всем-то голову морочил? Чей-то волосатый кулак уже норовил ударить его в бок. Крайтон ухитрился разорвать кольцо, вскочить на сцену и спрятать диктофон в карман. Коллеги пошли на Крайтона стеной. Наконец нашелся один благоразумный, который принялся утихомиривать коллег, доказывая, что своим спектаклем Крайтон хотел заставить Ткаллера признаться. А они своим нетерпением помешали. «Потому что кретины!» — вновь взорвался Крайтон. Однако новый лидер принялся выяснять у него, что же произошло с пленкой. Кто мог ее отключить? Бурундиец? Кто-то из комиссии?

— Ни то и ни другое, — небрежно бросил Крайтон, — Я снял отпечатки пальцев, сфотографировал и увеличил. Вот. Смотрите, они очень интересного свойства. Сначала я подумал, что нажавший кнопку работал в перчатках, но нет! Живая ткань с довольно отчетливым и совершенно невероятным рисунком. Обычные спирали и петли отсутствуют. Вместо них закругленный нотный стан, скрипичный ключ, размер четыре четверти и пять бемолей при ключе. Надо искать того, у кого такие пальчики!

— Это художественный розыгрыш! — Новый лидер подозрительно посмотрел на Ткаллера.

— Исключено. Отпечаток живой ткани. Я буду искать!

Ткаллер не хотел их слушать. Сердце его то замирало, то стучало как бешеное. Фактов ни у кого нет! Нет!

— Господа журналисты! К сожалению, вынужден вас оставить. Дела, — Слегка поклонившись, он направился к двери.

— Господин Ткаллер! — окликнул его Крайтон, — Мы еще встретимся по этому вопросу, не так ли?

— Разумеется. Если вы найдете владельца музыкальных перчаток с пятью бемолями в ключе…

Что задумал режиссер?

Ткаллер мчался, как школьник, отпущенный с невыученного урока. В крохотном скверике возле памятника трубочисту Гансу он налетел на какую-то фигуру, споткнулся, второпях извинился и хотел уже было бежать дальше.

— Куда вы так торопитесь, господин директор? — Это был Режиссер в твидовом костюме.

— Домой, — смутился Ткаллер и огляделся.

— Странную дорогу вы, однако, выбрали…

— А вы разве знаете, где я живу?

— Предполагаю. Обычно ваша дорога не проходит мимо этого м-м-монумента. А монумент прелюбопытный…

Ткаллер невольно оглядел привычный, а потому не замечаемый памятник трубочисту: на невысоком, почти вровень с окружающими его клумбочками, постаменте, скромно улыбаясь, расположился бронзовый с прозеленью человечек в глухом сюртуке и цилиндре. В руке у него была лесенка, на верхней ступеньке которой съежилась фигурка чертенка с бубенчиком на шее. Горожане к чертенку относились с непонятной теплотой и фамильярно называли его Йошкой. Школьная детвора перед экзаменами забиралась по лесенке и натирала чертенку кончик рыльца мелом — считалось, что это убережет озорников от плохой отметки.

— А чертенок-то все же выше человечка… — Эта фраза навязчивого собеседника привела Ткаллера в недоумение. Он не нашелся что ответить.

— Хочу вас от души поздравить! — сменил тему Режиссер, — Вы счастливчик, господин директор. О таких говорят: «Родился в рубашке…» А вы в чем родились? Наверное, в смокинге? Не говорите ничего! Не говорите! Ах, как бы мы могли с вами сотрудничать! С новой программой мне было бы еще интереснее работать! С Маршами все как-то плоско, однозначно…

— Вы о чем? — будто бы не понял Ткаллер.

— Все о том же. Мне ведь все равно что режиссировать. Любое великое произведение имеет трагическую основу. Это ведь пророки, своего рода пророки! Возьмите известных пророков всех времен! Что они пророчили? Великие беды, болезни, войны, стихийные бедствия… И они никогда не ошибались, рано или поздно все это происходило.

— Зачем же людей-то пугать?

— Да они сами этого хотят. Оглянитесь вокруг. Слева, справа, сзади! Зачем они собрались? Поесть, поплясать и поплакать. Может, это еще и не люди? А вот когда придет горе, что-то человеческое в них и проявится… Пока же это так… материал для режиссуры, — Твидовый господин взял Ткаллера за руку и вкрадчиво прошептал: — Эх, господин Ткаллер, какой концерт можно поставить! Да у нас запляшут леса и горы… Нельзя упускать момент! Нельзя!

И он скрылся в ближайшем дворе. Ткаллер огляделся. Он узнавал и не узнавал город. Все изменилось. И люди стали другими. Смотрят недоброжелательно и подозрительно. Отчего они так подозрительно смотрят из-под шляп? И откуда столько людей в шляпах? Что это за шляпы? Карнавальные? Свадебные? Траурные? Нет, в самом деле другой город… Или я другой? Ткаллер прислушался к отдаленному гулу города — из него постепенно начала проступать мелодия. Он давно ее ждал и удивлялся, что запоздала: она была постоянной спутницей его жизни и появлялась обычно в дни, насыщенные особыми переживаниями. Сколько раз он пытался записать ее нотами — не получалось. Не получалось даже напеть или наиграть на гобое. Она уходила вдаль, а затем ввысь, приглашая и маня за собой, он как мог сопротивлялся, понимая, что главное — не поддаться, не устремиться за ней: слишком страшными казались просторы, откуда она пришла, куда за собой увлекала. Нужно ее сопровождать, как сопровождает эскорт мотоциклистов машину с важной персоной, а потом, выбрав удобный момент, вильнуть в переулок, да так осторожно, чтобы из машины этого не заметили, а если бы и заметили, то ничего бы не смогли сделать — скорость велика!

В этот момент Ткаллеру удалось избавиться от мелодии довольно быстро. «Скорее домой, — думал он, — Поспать хотя бы пять часов, иначе я усну прямо на открытии».

Дома Клара была не одна, а со своей приятельницей Гретой. Женщины, конечно же, живо обсуждали, в каком наряде им появиться сегодня. Грета к сегодняшнему торжеству сшила два платья и теперь ни одному не могла отдать предпочтения: первое казалось чересчур экстравагантным и открытым, второе — из слишком плотной ткани. Наверное, оно будет ее полнить. Клара подтрунивала над подругой: такой замечательной фигуры чем больше, тем лучше. Ткаллер обрадовался Грете: не нужно будет пересказывать жене подробности конференции, вспоминать с ней минувшую ночь. Извинившись, он отправился в душ, на ходу ловя ухом рассуждения Греты теперь уже по поводу Клариного платья:

— Разрез нужно было делать с правой стороны… Во-первых, удобнее садиться в английский автомобиль. Во-вторых, разрез твой в зале будет незаметен, потому что слева будет Алекс…

Горячий душ смывал случайные слова, едкий пот, невыплаканные слезы, тревоги и переживания. Ткаллер растерся жестким полотенцем, затем с наслаждением растянулся в кресле — вот так бы и лежать, не вставая. На вешалке висела рубашка, которую он снял перед душем. Хотел было бросить ее в корзину с грязным бельем, но увидел на манжете пятно. Темно-серое, величиной с монету. Пригляделся: да это печать! Такая музыкальная печать: закругленный отрезок нотного стана, скрипичный ключ, пять бемолей… Откуда? Начал припоминать: улица, Режиссер. Родился в сорочке… Похвалил рубашку, притронулся. Говорил что-то о манжетах… Ни стиральный порошок, ни пятновыводитель убрать пятно не смогли. Ткаллер бросил рубаху в корзину, пошел в спальню, лег.