Черный венок - Марьяна Романова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Харума кивнула, но не смогла не возразить:
– Только вот в деревне есть лекарь. Кто ж меня послушает?
– Послушают. Ты, главное, делай свое.
Случай представился через несколько дней – младший сын одного из старейшин пропорол ногу. Деревенский врач прописал мази, но нога не заживала, из раны несло сливной ямой и сочился желто-бурый гной. Да еще и температура у юноши поднялась.
– Надо рубить, – решил лекарь, и старейшина зарыдал над телом бредившего сына, обреченного стать калекой.
И вот тут появилась Харума со своими бинтами и порошками. Пришла хмурая, ни на кого не взглянула, пробормотала что-то непонятное и оттолкнула – вот дерзость! – старейшину. Потом намочила тряпки, забинтовала раненому ногу и тихо ушла – спина прямая, подбородок вздернут, а у самой кишки от страха крутит. И случилось чудо – к вечеру юноша удивленно вынырнул из температурного бреда и рассказал свой странный затянувшийся сон: будто бы в ногу ему вцепился крокодил и все терзал, никак не мог отгрызть; терпеть уже было невыносимо, но тут пришла девушка в голубом платье и освободила его.
С тех пор к Харуме потянулся людской ручеек. Та никому не отказывала – читала заклинания, которые сама же и придумала, давала порошки. Бобогото предупредил: лучше, если все поверят, что главное – заклинания, а порошки – так…
Авторитет Харумы набирал силу. Ей несли продукты, ткани, специи, красивую посуду. Построили для нее новую хижину, просторнее и крепче прежней. Привели ей козу. Побаивались ее и уважали. Когда порошки заканчивались, бобогото приносил новые. Харума с самого начала понимала, что колдун помогает ей не просто так. Все время ждала, когда же тот о чем-то попросит. Боялась узнать, о чем именно. Ведь понимала: отказать ему нельзя. Что бы ни попросил.
И он наконец попросил. Спустя два года после смерти ее мужа. Задание оказалось совсем простым: у одного мужчины в деревне умерла жена, и знахарка должна была прийти к нему в хижину ближе к ночи, предложить успокоительных трав, а потом увести в свой дом и задержать там не менее чем на час.
Вдовец сначала не хотел никуда идти: он ничего не соображал от горя, сидел у обмытого цветочной водой тела жены и тихо, обиженно выл. Но Харума обняла его за плечи, погладила по волосам, уговорила, увела. А когда привела обратно, опоенного и ничего не соображающего, тела женщины в хижине не было. Утром вдовец пытался обвинить Харуму, но ему то ли не поверил никто, то ли просто побоялись с ней связываться. Вернее, с силами, которые стояли за ней.
Бобогото меру знал – не обращался к ней чаще, чем раз в два года. Харума ни разу не спросила, зачем ему мертвые тела. Догадалась, что о таком нельзя спрашивать. Зато помогал он исправно: приносил травы и порошки, велел завести кур, объяснил, как вынуть из яйца желток, не повредив скорлупу.
Шли годы. Знахарка сначала наливалась соком, потом предсказуемо начала вянуть и усыхать. Болела спина, силы были уже не те, к дождю ломило колени, и все чаще ей самой приходилось принимать волшебные порошки. Однажды колдун попробовал объяснить: мол, ешь ты, Харума, гадость всякую, тело не разминаешь, да ум засоряешь ненужными мыслями, вот и начала подгнивать; впору бы образумиться, и хоть девкой снова тебе, конечно, не стать, но здоровье поправить еще не поздно; пробудись, тебе есть с кого брать пример…
И правда. За годы, что прошли с момента их первой встречи в ночных джунглях, бобогото совсем не изменился. Время как будто не имело над ним власти. Или ему удалось приручить время, подчинить, укротить его, как своенравного скакуна. Он был все так же сухощав, мускулист, и пахло от него свежестью – так от молодых девушек пахнет, но от мужчин – никогда. Но Харума добродушно отмахивалась: пусть все идет своим чередом, не нужно ей ни молодости вечной, ни настоящего могущества, есть чем поужинать – и то хорошо.
Так к своим сорока восьми она превратилась в разжиревшую старуху и сама считала, что достаточно пожила. Все чаще вспоминалось ей, как в детстве мама, лицо которой с годами стерлось из ее памяти, рассказывала, что человек после смерти попадает на дно чудесного голубого озера. Там у каждого есть свой дом: хочешь – каменный, а хочешь – стеклянный. И никто не ходит босиком – каждому по прибытии выдают расшитые золотом и серебром шелковые туфли. И не надо там ни работать, ни панически молиться, как при земной жизни, богам о дожде, потому что урожай сохнет. Там всего вдоволь, и можно просто танцевать, петь и улыбаться безмятежно…
Лицо рассказчицы расслабилось, и Хунсаг понял, что знахарка уходит. Вот-вот выскользнет из его паучьих лап, чтобы доверчиво поплыть к волшебному озеру, которого не существует.
Тогда Хунсаг взял старуху за обе руки и, не отпуская взгляд, вкачал в ее немного своих сил, чего никогда не делал, предпочитая забирать, а не отдавать. Но сейчас ему нужно было узнать все, а знахарка рассказала почти все. И вот это «почти» стоило капли его неиссякаемой жизни.
Словно мощным насосом он вталкивал в ослабевшее тело женщины свою энергию, чистую и сильную, – до тех пор, пока у Харумы не порозовел рот. Тогда Хунсаг отпустил ее и спросил:
– Когда к тебе приходит бобогото?
– Он… чувствует, – еле слышно прошелестела знахарка. – Чувствует, когда мне надо. Не предупреждает… заранее.
– А ты можешь его позвать?
– Нет… Он придет… Но не может идти быстро по лесу. Ему далеко. Он идет с топором…
– Почему ты так думаешь? Почему ты думаешь, что бобогото идет к тебе?
Круглое лицо Харумы перекосила странная усмешка.
– Он идет не ко мне… К тебе… за тобой… Тебе уже не спастись…
Старуха прошептала что-то еще, Хунсаг не смог различить. Лицо ее посерело, стали блеклыми, тусклыми глаза. Знахарка медленно осела на пол, к его ногам, и Хунсаг не без брезгливости смотрел на то, как женщина, похожая на большую жирную гусеницу, отдает миру последние выдохи.
Харума же давно не видела неприятного незнакомца, так долго и больно ее терзавшего, но вот наконец отпустившего. Перед нею было одно только небо – бескрайнее, светлое, теплое. Кажется, она слышала плеск воды и чей-то смех. И когда небо начало медленно гаснуть в ее закатившихся глазах, Харума вдруг различила знакомую фигуру стройной женщины с тряпичными цветами в волосах. Мама. Улыбается и тянет к ней
