Игрек минус - Герберт Франке

Вскоре после этого в газетах появились снимки, которые вообще не должны были бы увидеть свет: политические деятели на тайной встрече, адмирал в рубке военного корабля новейшей конструкции, закрытое заседание суда… У меня не было никаких сомнений по поводу того, как были сделаны эти снимки. Однако этого Берри было мало, он шел вперед. Теперь он уже говорил о миниатюризации до размеров порядка атомных. Здесь необходим совершенно иной подход, ему придется серьезно заняться теорией относительности и квантовой механикой… Да, конечно, ему предстоит долгий путь, но только этот путь и ведет к успеху, и он готов пройти его до конца.

— Миниатюризация до размеров порядка атомных? — переспросил я. — А разве ты забыл, как собирался полететь сам?

Но в ответ Берри только посмотрел на меня и улыбнулся.

Ему уже было около пятидесяти, а когда я увидал его снова, прошло еще лет двадцать пять. За это время я не раз пытался восстановить с ним знакомство, но мои попытки не вызывали у Берри никакого ответного интереса.

Я уже не помню, от кого вдруг снова услышал о Берри Уинтерстайне. О том, что он живет в доме престарелых. Берри Уинтерстайн и дом престарелых — такое у меня не укладывалось в голове. С другой стороны, однако, все мы за эти годы не стали моложе, и хотя в памяти у меня, когда я думал о Берри, всплывал скорее хрупкий подросток или бледный истощенный молодой человек, Берри за это время, естественно, должен был состариться тоже. Так что, поразмыслив, я пришел к выводу, что пребывание его в доме престарелых вполне логично: близких у Берри нет, позаботиться о нем некому, и что оставалось делать с ним, если не сунуть туда, где его будут обслуживать? Мне опять захотелось его увидеть. Разыскать адрес наверняка было не слишком трудно: общественных домов престарелых не так уж много.

Наконец в одном списке я обнаружил его имя. Я поехал по указанному адресу, и Берри действительно оказался там. Я нашел его в маленькой комнатушке. Шкаф, два стула, кровать, стол — и на столе микроскоп.

— Ну, Берри, как твои полеты?

Еще спрашивая, я уже почувствовал неловкость: ведь совершенно ясно, что он отказался от всех былых надежд соорудить самолет. Но в ответ Берри широко улыбнулся. Его манера думать и говорить ничуть не изменилась за прошедшие годы. Когда я только вошел в вестибюль, швейцар мне намекнул, что старина Уинтерстайн здорово хандрит, и многозначительно покрутил пальцем у виска. Но причина этого могла быть лишь в том, что Берри и раньше трудно было понимать, а уж швейцару дома престарелых — и подавно.

— Думаешь, я махнул на все рукой? — спросил меня Берри. — Как раз наоборот, и мне, если хочешь знать, страшно повезло. Да, конечно, ты удивлен, но именно сейчас я наконец достиг того, к чему стремился всю жизнь, хотя пошел совсем не в том направлении, которое сначала выбрал.

Я сидел на шатком стуле и оглядывал жалкую комнатенку. Берри, по-видимому, прочел недоверие у меня на лице, так как продолжал:

— Никакая лаборатория, никакая мастерская, никакие дорогостоящие приборы мне теперь не нужны. Все, что мне нужно, у меня есть! — и он показал на микроскоп. — Этот прибор дает мне доступ к пространственным масштабам, в которых я сейчас работаю. И чем дальше продвигаешься, тем все становится проще.

— Я и в самом деле не понимаю, — сказал я. — Ты что, конструируешь самолет для передвижения в микромире?

— Эти два понятия, самолет и микромир, вроде бы совместить трудно, — ответил Берри. — И, однако, именно в микромире находится ключ к преодолению силы тяжести. Именно в нем — удивительно, как я не понял этого раньше.

И Берри опять засыпал меня заумными объяснениями и терминами. Гравитация и антигравитация, искривление пространства, волны тяготения, гравитонный лазер — в общем, все как в прежние времена.

То, что после такого долгого перерыва я его снова слушал, меня странно взволновало. Лицо Берри было изборождено морщинами, волосы стали грязно-белыми, он согнулся, — казалось, у него болит спина. И однако говорил он без напряжения, свободно. Но было и отличие, и чем дольше я Берри слушал, тем оно становилось для меня очевидней. Я спрашивал себя, что именно переменилось. И наконец понял: в словах Берри звучит уверенность, определенность, которых раньше не было. Прежде он всегда говорил о том, что будет сделано. О надеждах, возможностях. Теперь же он говорил о настоящем. Сперва я обрадовался за него, но потом у меня появились сомнения. Он объяснял и объяснял (из того, что он говорил, я не понимал ни слова), и мне стало казаться все более и более основательным другое предположение: что он, возможно, потерял всякий контакт с реальностью, и это мое подозрение подкреплялось тем, что сейчас он пользовался уже терминологией скорее философской, чем физической и технической. Бросалось в глаза также несоответствие цели, которой он якобы достиг, и реального положения, в котором он находится. И медленно, но неостановимо я приходил к выводу, что его творческая фантазия ушла теперь в сферы исключительно фантастические, что в своем движении Берри достиг точки, с которой уже невозможно ни идти вперед, ни вернуться назад. И для меня сразу же стало невыносимым слушать дальше его путаные объяснения, его блуждания в царстве утраченных надежд, в области иррационального, алогичного. Я попробовал его прервать, начал спрашивать о его жизни, здоровье, о том, не могу ли я что-нибудь для него сделать… Сперва остановить его не удавалось. Потом он умолк, сбитый с толку, потом стал отвечать, но односложно, и наконец, прервав разговор, встал и показал на крохотную черную дырочку в потолке.

— Ты мне не веришь — да и почему, собственно говоря, ты должен мне верить? Чтобы сделать то, что я теперь сделал, мне понадобилось десять лет, а вся моя жизнь была к этому лишь подготовкой. Ты из тех, кто верит только тому, что видит, до чего может дотронуться собственными руками. Ты думаешь, что я выживший из ума старик, который несет всякую ахинею. Но у меня есть доказательство. Моя работа еще не достигла стадии, когда можно ее опубликовать, однако я — по ошибке, сам того не желая, — провел эксперимент, доказывающий мою правоту.

По-прежнему стоя посреди комнаты, он опять поднял руку к потолку.

— Видишь дырочку? Я запустил крохотный аппарат. Вернее, он, совершенно независимо от моего желания, взлетел сам. Он преодолел тяготение Земли. Силы, запрятанные в ядерных параметрах, фантастически велики. Стоит их высвободить, и их уже не остановят никакие преграды. Во всяком случае, пока — со временем люди научатся управлять и ими. Именно отсюда, из этой жалкой комнатенки, впервые физическое тело, поднявшись за облака, полетело далеко от Земли, далеко от Солнца, более того, далеко от нашего Млечного Пути. Если мои расчеты правильны, оно сейчас уже за Меркурием. Какие еще тебе нужны доказательства?