Рассказы о литературе - Бенедикт Сарнов

И так всегда у Дюма.

Д'Артаньян проделал исключительный по трудности путь за бриллиантовыми подвесками, оставив по дороге всех своих друзей. Портоса задержала глупая дуэль. Арамиса ранили в перестрелке. На Атоса напали в трактире переодетые слуги кардинала. Один только д'Артаньян счастливо избежал всех уготованных ему засад и ловушек и добрался до Булони. Остался пустяк: переплыть через Ламанш — и он уже в Англии, вне пределов досягаемости для многочисленных слуг всемогущего кардинала.

И тут вдруг опять неожиданное препятствие. На этот раз, казалось бы, непреодолимое.

Оказывается, ни один человек не может сесть на корабль, покидающий берега Франции, если у него нет специального пропуска, подписанного лично самим кардиналом Ришелье. У д'Артаньяна, разумеется, такого пропуска нет.

Все пропало! Все подвиги, совершенные им и его друзьями по дороге в Булонь, были напрасны!

И вдруг в поле зрения д'Артаньяна попадает молодой дворянин, направляющийся к коменданту порта. Судя по всему, у него есть этот магический пропуск, так необходимый д'Артаньяну.

Не задумываясь, д'Артаньян окликает его:

— Извините, сударь! Я очень спешу. Надеюсь, вы позволите мне пройти к коменданту раньше вас!

— К сожалению, не могу, сударь, — отвечает незнакомец. — Я пришел раньше вас, и войду первым.

— А я, хоть и пришел позднее, не намерен быть вторым! — дерзко парирует д'Артаньян.

— Вы, кажется, ищете ссоры? — вспыхивает молодой дворянин.

— Вы очень догадливы, — насмешливо говорит д'Артаньян. И хладнокровно объясняет: — Дело в том, что у меня нет пропуска. Поэтому мне придется воспользоваться вашим.

Молодой дворянин потрясен такой откровенной наглостью. Он уверен, что д'Артаньян шутит. Но тот и не думает шутить.

И вот уже их шпаги скрестились. Короткий выпад — и незнакомец (как выяснится впоследствии, его зовут граф де Вард) распростерт на земле, а пропуск, подписанный кардиналом Ришелье, в кармане у д'Артаньяна.

Жалко нам с вами бедного графа де Варда?

Разумеется, ничуть!

Ведь если бы де Вард не лежал сейчас на земле, пронзенный шпагой д'Артаньяна, бриллиантовые подвески так и не вернулись бы к королеве! Погибла бы честь королевы Франции, и — что гораздо ужаснее — померкло бы в наших глазах все обаяние д'Артаньяна! Он перестал бы быть победителем!

В романе Проспера Мериме все иначе.

Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить только что описанную нами дуэль д'Артаньяна и графа де Варда с доблестной победой героя «Хроники времен Карла IX» молодого Мержи над знаменитым дуэлянтом графом Коменжем.

Коменж — заправский фехтовальщик, известный бретер и забияка. На его счету десятки человеческих жизней. Не каждый отважится прогневать этого страшного человека. Но Коменж смертельно оскорбил молодого Мержи. И тому ничего не остается, как вызвать его на поединок.

Вот как закончилась эта дуэль.

«Коменж лежал неподвижно. Бевиль его приподнял. Лицо убитого было залито кровью; вытерев ее платком, Бевиль увидел, что кинжал попал в глаз и что друг его убит наповал, так как лезвие, по-видимому, проникло до самого мозга...

— Ого, приятель, какой удар кинжалом! У вас бешеная рука! Черт побери! Что скажут парижские заправские дуэлянты, когда из провинции к нам будут приезжать молодцы вроде вас? Скажите на милость, сколько раз вы дрались на дуэли?

— Увы, — ответил Мержи, — это в первый раз. Но ради бога, окажите помощь вашему другу.

— Черта с два! Вы его так ублаготворили, что никакой помощи ему не надо; клинок вошел в мозг, и удар был таким здоровенным и метким, что... Взгляните на его бровь и щеку — чашка кинжала вдавилась туда, как печать в воск.

Мержи задрожал всем телом, и крупные слезы одна за другой потекли по его щекам...

— Пойдем отсюда... Уведи меня, — произнес Мержи угасшим голосом, беря брата за руку.

— Не огорчайся, — сказал Жорж, помогая брату надеть камзол. — В конце концов, человек, которого ты сейчас убил, не слишком заслуживает сожаления».

Мержи не только не испытывает никакой радости при мысли, что имя его завтра прогремит на весь Париж («Это Мержи, тот самый, что убил на дуэли знаменитого Коменжа!..»). Он потрясен сознанием, что впервые в жизни убил человека. И хотя человек этот, по словам его брата Жоржа, не заслуживал сожаления, он не может внять совету и не огорчаться. Он не просто огорчен: он потрясен случившимся.

Чувство, испытываемое им в этот момент, очевидно, сродни тому душевному состоянию, которое так проникновенно выразил Пушкин, ведя свой рассказ о роковой дуэли, жертвой которой пал Владимир Ленский:

Скажите, вашею душойКакое чувство овладеет,Когда недвижим, на земле,Пред вами с смертью на челе,Он постепенно костенеет,Когда он глух и молчаливНа ваш отчаянный призыв?

Обратите внимание: Мериме с точностью почти медицинской отмечает, что кинжал попал в глаз и лезвие проникло до самого мозга. Затем он еще раз повторяет, что чашка кинжала вдавилась в бровь и щеку убитого, как печать в воск.

Дюма никогда не станет задерживать наше внимание такими подробностями. Он напишет просто:

«Д'Артаньян пустил в ход свой излюбленный прием терц, и противник упал замертво...»

Он и не подумает сообщить нам, как именно упал этот злополучный противник д'Артаньяна, в какую часть тела был нанесен удар и какова была рана. И не только потому, что ему некогда. Не только потому, что ему надо спешить за своим героем, уже пришпорившим коня и мчащимся дальше, к новым схваткам и новым победам.

Герои Дюма убивают своих врагов легко и просто, словно снимая с шахматной доски «убитые» фигуры. И мы воспринимаем все эти многочисленные убийства так же просто и легко. Ведь убивают врагов. А враги — не люди...

У Мериме и враги героя — живые люди, из плоти и крови.

Когда их убивают или ранят, у них идет кровь. Им больно. И эта боль отзывается болью и в нашем сердце.

Даже смерть Коменжа, которая вроде бы уж совсем не должна огорчать нас (чего нам огорчаться, если друзья убитого говорят, что его родной брат и тот будет только рад его смерти: ему достанется после Коменжа огромное состояние ), — даже эта, мимоходом описанная в романе смерть, не оставляет нас равнодушными.

А дальше — еще хуже. Чем дальше углубляетесь вы в роман, тем больше томит вас какая-то неясная тревога. И самые мрачные ваши предчувствия сбываются. В конце романа происходит нечто ужасное. Из-за нелепой, трагической случайности от руки младшего Мержи гибнет его любимый старший брат Жорж.

Впрочем, так ли уж она случайна, эта случайность? Ведь младший Мержи — гугенот. А брат его — католик. А роман написан как раз об этом, о смертельной, кровавой, беспощадной братоубийственной войне между гугенотами и католиками...

Но нам с вами сейчас нет никакого дела до того, случайна или не случайна эта смерть. Для нас она неожиданна и нелепа. Ведь мы-то с вами (помните?) раскрыли роман Мериме с единственной целью: забыться, отдохнуть, развлечься. А нас вместо этого растревожили, заставили волноваться, переживать, даже страдать. Мы недовольны. Мы чувствуем себя обманутыми.

Но мало того!

В самом конце романа, когда мы наконец хотим удовлетворить свое законное любопытство и узнать, чем все это кончилось — утешился ли Мержи, убивший своего родного брата, встретился ли он со своей возлюбленной Дианой, — в этот момент, вместо того чтобы ответить на все эти волнующие нас вопросы, автор преподносит нам такую пилюлю:

«Утешился ли Мержи? Завела ли Диана другого любовника? Предоставляю решить это читателю, который, таким образом, сможет закончить роман по своему вкусу».

И больше ни слова. Этой фразой, которую мы вправе воспринять как чистое издевательство, и заканчивается роман.

Признайтесь: вы, наверное, подумали, что тот, кто так расхваливал вам роман Проспера Мериме, просто-напросто обманул вас. Дочитав роман до конца, вы окончательно убедились, что он не выдерживает никакого сравнения с вашим любимым Дюма.

Но, подумав так, вы ошибетесь.

Проза Мериме не только не ниже романов Дюма. Она выше.

Эмиль Золя был неправ, предрекая «Трем мушкетерам» или «Графу Монте-Кристо» короткую жизнь. Но то легкое пренебрежение, с каким относился он к Дюма, возникло не на пустом месте.

У Эмиля Золя есть статья, где он выражал свое возмущение по поводу того, что Париж собирается поставить памятник Александру Дюма. Совсем не в том дело, что он считал Дюма вовсе не заслуживающим благодарности потомков, вовсе нет. Его возмущало другое: то, что хотят поставить памятник Дюма в то время, как в Париже еще нет памятника Бальзаку.

«Мы не отвергаем Александра Дюма, — писал Золя. — Мы только требуем, чтобы первым был Бальзак. Это всего лишь литературная справедливость».

В конце своей статьи Эмиль Золя изъявил готовность внести деньги в фонд строительства памятника Бальзаку: