Товарищи - Владимир Пистоленко

Мазай и Бакланов принесли из цеха на косилках землю. Жутаев забросал ее в вагранку через боковую дверку.

— Несите еще!

Снова засыпал землю, разровнял и начал усердно трамбовать. Когда носилки были опорожнены в третий раз, Жутаев сказал:

— Больше не нужно. Хватит!

Он по пояс забрался в вагранку и стал трамбовкой выравнивать землю с таким расчетом, чтобы лещадь имела наклон к лётке для стока расплавленного чугуна.

— Лещадь готова, — сказал наконец Жутаев, вылезая из вагранки.

Возле литейки рядами выстроились школьники и смотрели на него, как на чародея.

— Школьники на экскурсию пришли, — пояснил Жутаеву Маврин и, заметив вопросительный взгляд Бориса, добавил — Дело совершенно законное. Ведь первая плавка в Платовке — кому не интересно? Возражать не будете, что набирается столько непрошеных зрителей?

— Да нет, они никому не мешают. Пусть себе смотрят, — ответил Жутаев и скомандовал: — А ну, ребята, чем так смотреть, помогайте!

— Правильно, — поддержал его Маврин.

— А что делать? — спросил тут же подбежавший мальчик.

— Подавайте дрова, — ответил Жутаев.

Из рук в руки по конвейеру поплыли сухие березовые поленья. Жутаев принимал их и осторожно, словно они были хрустальные, выкладывал в вагранке клетку. Дровяная клетка росла и росла. Когда она поднялась в вагранке так, что в дверку нельзя было больше протиснуть ни единого полена, Жутаев попросил Мазая:

— Вася, замеси землю для пробки.

А сам поднялся на верхнюю площадку вагранки. Здесь кучами лежали чугунные чушки, кокс, известняк, дрова — все это было заготовлено еще накануне. Жутаев открыл завалочное окно и осторожно начал бросать вниз поленья. Когда все дрова были заброшены в вагранку, Борис спустился вниз.

Наступил решающий момент — нужно было зажигать в вагранке дрова.

Жутаев с трудом сдерживал волнение, его сердце билось частыми и сильными толчками, временами он ощущал чуть заметную тошноту и противную слабость, которая вдруг прокатывалась по всему телу, — ноги подгибались, а руки готовы были опуститься.

Маврин видел, как сильно волнуется Жутаев, и неотступно следовал за ним. Николай Степанович казался жизнерадостным, веселым, шутил с окружающими, разговаривал со школьниками, но в действительности волновался не меньше Жутаева. Тревога не покидала его. Особенно она усилилась, когда Жутаев сошел с загрузочной площадки и Маврин увидел, что лицо Бориса, обычно мальчишески свежее и розовое, сейчас было мертвенно бледным.

«Здорово переживает… сильно волнуется парень, — подумал, сочувствуя, Маврин. — А держится, молодец, хорошо! Крепко держится». И, чтобы подбодрить Жутаева, он крикнул во весь голос:

— Ну как, товарищ начальник, скоро нам дело будет? Сам колдуешь, а мы без дела стоим. Руки чешутся.

Шутка оказалась очень кстати. Жутаев взглянул на Николая Степановича, увидел его улыбающееся лицо, сам улыбнулся и как-то сразу повеселел:

— Сейчас будем разжигать…

— Уже?

— Да. Все готово.

— Ну, желаю удачи!

— Мазай и Бакланов! Идите-ка сюда!

Те подбежали к нему.

— Посмотрите, ребята, как по-вашему — хватит дров? — спросил Жутаев. — По-моему, хватит.

И Мазай и Бакланов были довольны, что Жутаев не корчит из себя начальника-всезнайку и, не стесняясь, советуется с ними. Они бегом поднялись на загрузочную площадку, по очереди заглянули в вагранку, и Мазай согласился:

— Дров хватит.

— Значит, будем разжигать, — решил Жутаев.

Он взял заранее приготовленный кусок березовой коры, громко спросил, нет ли у кого-нибудь спичек. И тут же к нему протянулись руки со спичками и зажигалками. Каждому хотелось помочь и хоть чем-нибудь участвовать в необычайном деле. Догадливее других оказался Максим Ивкин. Он высек огонь и протянул Жутаеву горящую зажигалку.

Дрова разгорелись быстро. Из вагранки вверх повалил густой дым, заспешили искры, а затем появились и острые колеблющиеся языки пламени.

— Хорошо горят! — определил Жутаев.

— Горят как надо, — подтвердил Мазай. — Дрова сухие, теперь начни тушить — и не потушишь.

Они втроем стояли у вагранки и сквозь открытую, нижнюю дверку смотрели на огонь.

— Пора заделывать дверку, — решил Жутаев и шагнул к вагранке.

Мазай быстро взглянул на него:

— Что ты сказал?

— Говорю, что нужно дверку заделывать.

Мазай вплотную подошел к Жутаеву и тихонько, чтобы никто не услышал, зашептал:

— Ты что говоришь? Или забыл, когда нужно дверку заделывать? Подумай сперва!

Жутаев пристально посмотрел на Мазая, лицо его стало напряженно-сосредоточенным. Потом оно вдруг посветлело, морщинки на лбу исчезли.

— Верно, Мазай! Я совсем было спутал. Спасибо за выручку. Было бы дело, нечего сказать!

Он еще раз с благодарностью взглянул на Мазая, неожиданно пожал ему крепко руку и, не дав опомниться, позвал:

— Пошли, ребята, загружать кокс.

Первым взялся за лопату Бакланов, потом кидал Мазай, за ним Жутаев. Все трое чувствовали, что за каждым их движением следят собравшиеся внизу. Чтобы не смущаться, ребята туда не смотрели. Каждому хотелось подольше повозиться с лопатой, не уступать ее другому.

Когда Егор передал Мазаю лопату и подошел к перилам площадки, он невольно кинул взгляд вниз и увидел во дворе много-много людей. Среди них была и его мать, а рядом с ней стояла Катя. Обе неотрывно смотрели на него.

Занятые своим делом, ребята не заметили, как во дворе появился мастер Селезнев. Он замешался в толпе и внимательно наблюдал за всеми приготовлениями.

Анна Кузьминична стояла неподалеку от него. За два года учебы Егора она не раз побывала в ремесленном, и ей приходилось разговаривать с Селезневым. Увидев его, она нерешительно подошла:

— Здравствуйте, Дмитрий Гордеевич.

Селезнев сразу же узнал ее.

— А, Анна Кузьминична, здравствуйте! — приветливо сказал он и пожал ей руку. — Пришли посмотреть плавку?

— Дело у нас новое, каждому интересно.

— Особенно, когда здесь сын.

— Ох, и не говорите про него, Дмитрий Гордеевич! Я все еще в себя никак прийти не могу.

— Что так? — Селезнев чуть заметно усмехнулся.

— Вы не хуже меня всё знаете…

— Да, знаю. И скажу вам, Анна Кузьминична, по душам: такие фокусы, как Егор показал, не скоро забываются.

— Где там забудется! На всю жизнь зарубка осталась. Да не знаю, еще чем дело-то кончится. Как вы думаете, не исключат его из училища?

— Мне кажется, все обойдется по-хорошему. Вот эта работа его выручила. Вообще директор может повернуть и так и этак. Знаете, какой позор для училища? У пас многие в один голос требуют исключить для примера другим. Но директор пока вопрос не решил, ждет возвращения Егора. Тут большую роль сыграет, как он себя поведет дальше. Письмо ваше получено, и Егора тоже. Райвоенком прислал хорошее письмо. В общем, будем ждать благополучного конца. Я, наверно, загляну к вам — тогда обо всем и поговорим. Будьте здоровы!

Селезнев отыскал бригадира ремесленников мастера Галузина, и вдвоем они подошли к Маврину.

— Познакомьтесь, Николай Степанович, наш мастер Селезнев, бог расплавленного металла, — отрекомендовал Галузин.

Маврин так обрадовался появлению Селезнева, о котором ему ребята уже много рассказывали, что кинулся обнимать его.

— Ну, теперь все будет хорошо, — говорил он, тряся руку мастера.

— А что, разве у них не ладилось?

— Нет, все идет нормально. Но, мне кажется, сами ребята будут чувствовать себя тверже.

— Это понятно. Я за ребят не боюсь — все трое умеют работать и хорошо знают дело. Но моральная поддержка каждому на пользу. Очень правильно вы сделали, товарищ директор, что позвонили насчет плавки. Я рассчитывал, что попаду к началу, да вы поторопились немного. Ну, я пойду к своим орлам.

Ребята увидели его, когда он уже вступил на площадку, и с радостным криком бросились к нему. А он крепко пожал им руки, кого похлопал по плечу, кого чуть обнял.

— Молодцы, хвалю за смелость — не побоялись. Ведь не каждый формовщик-литейщик возьмется вести плавку. Тут смелость нужна, а главное — вера в себя.

— А чего бояться, товарищ мастер? — деланно удивился Мазай. — Нам море по колено. А при вас и вовсе на душе полный штиль. Значит, вы будете плавку вести? — поинтересовался Мазай.

— А кто из вас ведет ее сейчас?

— Я, — ответил Жутаев.

— Ну и веди. А я буду смотреть. Так сказать, присутствовать при этом. Помогу, если понадобится. Только, думаю, вы и сами справитесь. Не возражаешь, Жутаев?

— Конечно, не возражаю!

Мазаю стало завидно: при мастере-то, всем ясно, и плавка и литье пройдут благополучно, а, значит, будут хвалить Жутаева. И зачем только он, Мазай, уступил главную роль Жутаеву! Вот если бы плавку повел Дмитрий Гордеевич… тогда Жутаеву, хочешь не хочешь, придется отойти в сторонку.