Потоп - Михаил Алексеевич Ланцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А зачем он всего этого понастроил?
— Чего этого?
— Мануфактур кирпичных, черепичных и прочего. Вон — аж три цементные мануфактуры завел. Да здоровенные. Куда столько?
— Строить Федор Юрьевич. Строить.
— Так если Москва уже все?
— Ну она, допустим, не все. Какая-то стройка будет продолжаться и дальше. А остальные города? Нам ведь Русь перестраивать надо. И дело доброе и страну развивает невероятно.
— Ладно. Кирпичи куда ни шло. А цемент? Его куда столько? Балки перекрытий делать? Так их не надо в таком количестве. Подменить известь при кладке? Опять — слишком много. На склады же все везут, где и тухнет без дела.
— А ты не ведаешь разве?
— Что?
— Государь с сыном удумали строить корабли из железобетона. Вот, ждут пока Лев Кириллович наладит выпуск арматуры и вязальной проволоки под это дело. Но война, сам знаешь, он все на поковку пушек бросает. Вот и откладывают в сторону.
— Бред какой-то, — покачал головой Ромодановский.
— Что? Почему?
— Корабли из бетона… из камня… где же это видано?
— А ты не видел еще?
— Что? О чем ты?
— А, — махнул рукой Василий Васильевич, — у одной цементной мануфактуры причал такой поставили. Сделали оправку. Заполнили вязаной сеткой арматуры. Залили бетоном. Получился такой бетонный понтон. Его и поставили в качестве причала. На якоря.
— И что?
— Так этот понтон и есть корабль, — улыбнулся Голицын. — Дебаркадер. Вот такие государь с сыном и хотят начать делать во множестве. Несколько видов. А потом буксировать к месту постоянной стоянки. Через что решить вопрос с причалами по рекам. Потом же, как здесь дела пойдут, в Нижнем Тагиле еще одну мануфактуру по выпуску таких дебаркадеров открыть. Уже для Сибири. А то без причалов совсем кисло.
— А… — открыл было рот Ромодановский, но закрыл, не найдя слов.
— А ты что думал? Линейный корабли из бетона лить?
— Ну а что я мог подумать?
— Может с этим что и выйдет, — пожал плечами Голицын. — Но о том даже не думали. Даже для этих дебаркадеров требуется целая прорва цемента и арматуры. Понимаешь? И эти три мануфактуры — просто капля в море.
— Дожил, — покачал головой Федор Юрьевич, — теперь и корабли из камня. А их него баб себе они не думали добывать? Вон — Ляксей черенькими себя окружил. Видать готовиться к бабам-то гранитным?
— А чем тебе камень то не нравиться?
— Нету в нем жизни. Железо… камень… камень… железо… стекло… мне кажется, что я с ума схожу. Словно все вокруг будто бы проклятие какое заразило, и оно умирает.
— А раньше было лучше, пожары за пожарами? — холодно спросил Василий Васильевич. — Вот уж где жизнь. Не правда ли?
— Да умом я понимаю, что дерево — опасно. Что горит легко. Что бед много. Но сердце к камню у меня не лежит. Мертвый он. Поганый какой-то. Если храм — еще куда ни шло. Особое место. А весь город… — Федор Юрьевич покачал головой. — Ты глянь — камни… камни… вокруг одни мертвые камни… Не город, а склеп какой-то.
— Федор Юрьевич, — покачал головой Голицын, — жизнью город наполняют люди.
— Так-то да… он старая Москва она была какая-то живая. Люди то с тех пор не поменялись. А эта… словно статуй какой. Вроде красиво, правильно, но нет естества.
— Тебе что, нравилось по кривым улочкам ездить? Петляющим как пьяный поденщик после получки? — хохотнул Василий Васильевич.
— Нет, но…
— Ты просто бурчишь. Как старик. Старики всегда бурчат.
— Может и бурчу. Да токмо не лежит у меня сердце к новой Москве. Не нашенская она какая-то.
— Так понятное дело. У нас-то городов, застроенных сплошь камнем и не было. Пришлось в Европе учится. Оттого и вид. Хотя такого городского устроения нигде нет. Чай такие крупные города никто никогда не строил разом да по единому плану. Уникальная наша Москва.
— По плану… то да, Алексей у нас мастак чертежи сии да планы сочинять. Да только жизни в них нет. Слишком все по линейке. Так не бывает.
— Вон — Лопухины, слышал, что удумали? Башню себе ставить задумали.
— Чего? Башню? Что за нелепица?
— В Италии есть города, в которых влиятельные семьи обязательно обзаводятся высокими башнями. Чем они выше, тем значится и влияние семьи больше. Вот Лопухины и выкупили целый квартал у реки. И, получив разрешение государя, строят там потихоньку не просто коробку домов с внутренним двором, но и башню, как часть композиции. Большое родовое подворье хотят создать. Жизни, говоришь, нет? Вон — бьет ключом. Творят и вытворяют.
— Вздор какой-то. На кой бес им эта башня? Что за ребячество?
— А хочется. Просто хочется. Вот и подумай — Лопухины свою башню поставят. Дальше что будет? Правильно. Каждый, кто осилит, бросится чудить. Так что помяни мое слово — пройдет лет пятнадцать с завершения перестройки, и это ощущение правильности уйдет. А вот ровные и широкие улицы останутся. И грамотная планировка тоже.
— Ну… не знаю, — покачал головой Ромодановский. — Может быть. Хотя мне не очень верится в то, что Москва оживет.
— Ты словно сам себе голову морочишь.
— А тебе разве все это по душе?
— А почему бы и нет? Я камень люблю. Да и город действительно похорошел. Чего в нем только не появилось! Вон — театр перестраивают по новой. Теперь в большой. Оперу ставят. Консерваторию. Государеву библиотеку и два десятка малых читальных изб. Зоопарк, совмещенный с огромным аптекарским огородом и даже каким-то там океанариумом. Не сильно себе представляю, что это будет собой представлять, но Алексей хочет. И я уверен — сделает. Какой-то циркус строится. Грандиозная вещь! Говорят, что там будут на лошадях всякие ловкости показывать и прочие занятности. А стадион⁈ Ты видел его? Колоссаль! Мощь! Хотя только фундамент и заложили.
— Фу, — скривился Ромодановский.
— Ты чего опять?
— Стадион — это место, где в былые времена устраивали игрища в честь языческих богов. Капище поганое!
— Государь желает там устраивать состязания по удали молодецкой. И ничего более.
— Государь? — усмехнулся Федор Юрьевич. — В этом деле слишком отчетливо ушки моего воспитанника проступают, не находишь? Да и состязания те — с языческих игрищ списаны.
— Все бухтишь и бухтишь. Хорошее же дело?
— В чем же оно хорошо?
— Да во всем. И людям забава. И государю польза. Сколько людей по всей России будут стараться и готовится. Отчего крепче и лучше станут. Награды для победителей ведь умыслили добрые, ценные. Такие, что за ними и из далеких стран потянутся. А уж наш народ и подавно.
— Ну… — покачал головой недовольный Ромодановский. — А ипподром ему зачем сдался? Да еще такой здоровенный. Скажешь тоже будет через него людей укреплять?
— А чем тебе скачки и состязания колесниц не угодили?
— Бесовское то дело. Страсть возбуждают.
— Брось… — махнул рукой Василий Васильевич. — Москва Третий Рим. Не забыл? Вот государь наш с сыном и стараются соответствовать. Они хотят превратить Москву в мировой центр культуры. Чтобы на нее равнялись. Чтобы ей восхищались. Они даже подумывают над тем, чтобы проводить рыцарские турниры.
— О боже!
— А что такого? Тоже скажешь языческие игрища? — усмехнулся Голицын. — Для всего этого и город должен соответствовать. На севере вот плотины возводят под грандиозные пруды — водохранилища. Акведуки оттуда тянут к Москве, чтобы водой напитать питьевой, чистой. Клоаки прокладывают с полями… как их… а… аэрации, вот! Бани общественные ставят. Одна другой краше. Кстати, мрамор для них, возможно закупают. Я слышал даже, что царевич даже предложил отцу канал прокопать от Волги, чтобы наполнить Москву-реку водой и углубить, дабы летом не мелела, превращаясь в убожество. Ну и ход на Волгу был покороче. И мыслит проводить на обновленной реке какие-то там состязания по гребле. Да… планов — громадье. Еще лет десять — и я бы сильно поспорил где больше Рима — у нас или в Риме.
— Ой ли…
— Ну хорошо, двадцать лет.
— Рим он не в камне, а в душе. Мы столица христианской веры, а не вот это все. Или ты думаешь, что камни делают Рим Римом? Сам же говоришь, что люди наполняют
