Свет мой светлый - Владимир Детков

Как-то в начале службы стоял он в оцеплении у шоссе, временно перекрывая съезд на проселочную дорогу, проходящую мимо стрельбища. Накрапывал мелкий ноябрьский дождь. По трассе, дразня вольной озабоченностью, шмыгали влево и вправо машины, и никому из сидящих в них не было дела до одинокой солдатской фигуры, пристывшей к пустынной обочине и всем своим видом подчеркивающей бесприютность осеннего пейзажа. Со стороны глянуть — какая тоскливая картина! А он чувствовал себя бодро, приподнято даже. Ни холодная морось, зудливо окропляющая лицо и залетающая за шиворот, ни одинокость долгостояния не угнетали его. Было хорошо сознавать в себе неистощимость внутреннего противодействия всяким мелким испытаниям…

И вдруг этот взгляд из новенького «Москвича»… Девушка, сидевшая рядом с водителем, своим ровесником, долго и пристально посмотрела на Серегу и даже оглянулась. И было в том взгляде столько сочувствия и жалости, что Сереге вдруг и вправду стало неуютно и одиноко…

— Может, не надо сегодня? Может, я пойду, Олюшка? — приостановился Серега перед самым входом в подъезд.

Оля внимательно заглянула ему в глаза и вдруг положила обе руки на его плечи.

— А ведь я тоже умею считать до ста трех… Ну, здравствуй, — оказала она нежно и потянулась к его губам.

Неистово взвыл мотор «Лады». Раз, другой. Серега пытался было прервать поцелуй, но Оля крепко обнимала его за шею и не выпускала. «Снова «синий», должно быть, ноги перепутал», — совсем невесело подумал он.

Наконец машина отъехала, и Оля расслабила объятия. Но Сереге самому уже не хотелось размыкать их.

— Не сердись за это показательное выступление, хороший мой, — сказала Оля минуту спустя, виновато улыбаясь. — Но он все верить не хотел… Нафантазировали они с мамой бог знает чего, да только меня спросить позабыли. Он ведь мой почти пеленочный жених. Спасибо Люсе, что украла меня летом, пока он на гастролях был… Валерий Аркадьевич, конечно, по-своему добрый человек, много сделал для меня… И мне очень неприятно, что приходится вот так. Но что же делать, если взрослый, а как ребенок…

Серега не сердился, но ему тоже было не по себе от этой нарочитой открытости и от того, что его предчувствия относительно предстоящей встречи недалеки от реальности.

Дверь в квартиру Оля открыла своим ключом. Просторную прихожую освещало экзотическое бра, сработанное под старинный уличный фонарь. Приглушенный свет представил взору Сереги с полдюжины дверей, причем ни одна из них ни по форме, ни по отделке не повторялась. Центральная дверь, наполовину застекленная матовым рельефным стеклом, была распахнута. Из комнаты доносился знакомый дикторский голос.

— Раздевайся, — почему-то шепотом скомандовала Оля. И подала ему свое пальто. Серега, заряжаясь ее таинственностью, быстро повесил пальто в широкий шкаф-вешалку и рядом пристроил свей бушлат с беретом. Покосился на огромное трюмо, с удовлетворением поймал в нем свое довольно бравое отражение.

— Мама, встречай гостей! — громко позвала Оля и ободряюще подмигнула Сереге.

Из глубины комнаты, перекрывая телевизионные звуки, донеслось певучее «Иду-у, иду-у» к уже ближе:

— Почему так рано? Еще и «Время» не кончилось, — игриво проворковал женский голос, и в прихожую выплыла дородная женщина в цветастом кимоно, которое, несмотря на богатый цветовой колорит, все же проигрывало в яркости прямо-таки пламенеющему факелу ее высокой прически. Не давая матери опомниться, Оля обняла ее за плечи и подвела к Сереге:

— Знакомься, мамочка, это Сережа. Я тебе о нем рассказывала…

И та, автоматически повинуясь дочери, еще сохраняя улыбку на лице, протянула руку, назвалась Ларисой Анатольевной и облинявшим голосом, утратившим игривость и воркующие нотки, растерянно пробормотала:

— Очень приятно, очень прия… — И, как бы не доверяя своим глазам, блуждающим движением руки пошарила по стене и включила верхний свет. Еще ярче вспыхнуло пламя ее прически, с которой совсем не вязались растерянные голубые глаза, метавшие вопрошающие взгляды то на дочь, то на гостя. — А где же… где же…

— Валерий Аркадьевич любезно подвез нас, велел тебе кланяться и отбыл домой, — как ни в чем не бывало известила Оля и, не давая матери прийти в себя, добавила как решенное: — А Сережа сегодня ночует у нас, потому что автобус в его станицу идет только утром.

— Как у нас?! Но папа же в командировке…

— Вот и отлично. Сегодня можешь спать спокойно — нас будет охранять настоящий гвардеец, — Оля сделала жест рукой в сторону Серегиных знаков армейской доблести, — не в пример нашему папочке, офицеру-заочнику.

Лариса Анатольевна послушно последовала взглядом на китель, но мало чего поняла и снова уставилась на дочь, которая, не сбавляя темпа, продолжала развивать свою мысль:

— Так, Сережа расположится в моей комнате, а я лягу в большой на диване… А чего ж мы стоим? Гостю нужны тапочки.

Лариса Анатольевна машинально склонилась к обувному ящику, размещенному под вешалкой, и вынула из него черные кожаные тапочки, отороченные задиристо белым мехом.

— Что ты, что ты, мама. Эти же только Валерию Аркадьевичу впору. Давай-ка папины шлепанцы. Он ведь у нас все-таки мужчина, — бросила Оля, все больше входя в роль распорядителя.

Но Лариса Анатольевна стояла неподвижно с черными тапочками в руках, отказываясь что-либо понимать, и Оля сама подала Сереге широкие коричневые шлепанцы.

— Вот тебе «ни шагу назад» — переобувайся и марш в ванную, — тоном, не допускающим возражений, приказала она. — Мама, принеси, пожалуйста, свежее полотенце.

Лариса Анатольевна, не издав ни звука, как была с тапочками в руках, так и отправилась в комнату, откуда пришла. Оля скрылась в смежной. В прихожую вернулись одновременно, держа в руках по матерчатому свертку.

— Я тут папе халат к дню рождения купила… Думаю, что Сереже подойдет…

— Но у папы же летом день рождения, — недоуменно заметила Лариса Анатольевна.

— Тем лучше, успею какой-нибудь другой подарок купить, — не моргнув отреагировала Оля, взяла из рук матери полотенце и подтолкнула Серегу в ванную. В беспяточных шлепанцах действительно шагать можно было только вперед, и Серега покорно двинулся в заданном направлении.

Плотно прикрыв за собой дверь, Оля пустила в ванну шумную струю воды и оглянулась на Серегу. Лицо ее беззвучно смеялось. Глаза слезились. Губы подрагивали. Она не удержалась и прыснула в ладони:

— Ой, не могу… Все! Бросаю строительный, иду в артистки… Если бы ты знал, как тяжко было сдерживать хохот, глядя на вас с мамой…

Серега перевел взгляд на зеркало и не мог не согласиться с ней — от бравого вида остался один мундир.

— Ладно, как ты там поешь: начал дело — ныряй смело, — отсмеявшись, сказала Оля, плеснула в воду из пузатой пластмассовой бутылки темно-зеленую струю шампуня, чмокнула Серегу в губы и, уходя, воинственно вскинула голову и продекламировала: — Пока солдаты ходят в бани, заменим их на поле брани.

Выход из ванной, да еще в халате, которого Серега сроду не имел чести носить, стоил ему, прямо скажем, усилий немалых. Но Оля была начеку и тут же сопроводила его в свою комнату, где тахта уже светлела свежими простынями. Разместив свое тщательно сложенное обмундирование на стуле, Серега выпрямился перед Олей в ожидании дальнейших распоряжений, без которых он и в самом деле не мог здесь сделать ни шагу.

Предстояло еще вечернее чаепитие на кухне. Кухня оказалась пуста. Серега облегченно вздохнул и принялся было уплетать бутерброд. Но «факельное шествие» продолжалось — со страдальческим выражением на лице в кухне объявилась Лариса Анатольевна. Челюсти у Сереги сразу сомкнулись капканом, а спина стала выгибаться, как по команде «смирно».

Лариса Анатольевна потопталась возле газовой плиты, заглянула зачем-то в холодильник, переставила с места на место кастрюли и замерла посреди кухни, рассеянно глядя на гостя.

Под ее взглядом Серега весь напрягся, перенес руки со стола на колени, готовый в любое мгновение вскочить.

Одна только Оля не теряла присутствия духа и даже умудрялась шутить:

— Мамочка, под твоим генеральским взором Сережа ни к чему не притронется. — Она подошла к Ларисе Анатольевне, обняла ее за плечи. — Тебе нездоровится? Иди отдыхай, я скоро зайду к тебе.

— Да, да, у меня, кажется, разболелась голова, — подтвердила Лариса Анатольевна и руку поднесла ко лбу.

«Немудрено — под таким-то «факелом», — шальнула в Сереге ехидная мысль, и он подумал, что все это «синий» его под ребро шпорит, если он о женщине, об Олиной маме, так позволяет себе… А ведь он и в самом деле, глядя на нее, все время думал о «синем». Наверно, потому, что Лариса Анатольевна тоже думала только о Валерии Аркадьевиче и не пыталась этого вовсе скрывать. Именно он, Валерий Аркадьевич, своим присутствием держал их в воинствующем, неприязненном напряжении.