Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой - Елена Обоймина

Правда, опыты большевиков и плоские бухаринские толкования плоской ленинской мысли наводнили Россию непроглядной скукой, которой переполнена каждая строчка, доходящая к нам оттуда. Скучный быт, новое и торжествующее мещанство, всем надоевшие слова, обескровленные, лишенные всякого смысла и силы.

И зачастую молодежь обращается к «старшим товарищам» – Бухариным, Смидовичам. Как строить жизнь? Как применить свои силы? Где искать правду?…

И в ответ «старшие товарищи» тоскливо бубнят: нет малых дел, занимайтесь физкультурой, чистите зубы, обтирайтесь ежедневно до пояса холодной водой. Бедные «старшие товарищи»! Загнал их Ильич в безвыходный тупик, обескровил их своими скучными заповедями.

Каким превосходным публицистом была матушка Мария, как точна, проста ее речь, каким прекрасным русским языком написаны ее статьи! О содержании их говорить не приходится (хочется лишь отметить ее презрительное отношение к Н. Бухарину, которому русская монахиня наверняка знала настоящую цену. Тому самому Бухарину, чье имя было поднято на такую недосягаемую высоту в годы перестройки, причем без всякой «неосведомленности и наивности» тех, кто занимался его возвеличиванием).

Мать Мария действительно была в курсе тех дел, что творились на ее Родине. Она писала, что в СССР идет полное «отрицание человеческой личности, удушение свободы, культ силы, преклонение перед вождем, единое, обязательное для всех миросозерцание, борьба со всякими отклонениями от генеральной линии партии».

Что же касается ГУЛАГа, то и заключением в лагерь ее было не испугать. Об этом свидетельствует одно из ее стихотворений, написанных в 1937 году:

В любые кандалы пусть закуют,

Лишь был бы лик Твой ясен и раскован.

И Соловки приму я, как приют,

В котором Ангелы всегда поют, —

Мне каждый край Тобою обетован.

Чтоб только в человеческих руках

Твоя любовь живая не черствела,

Чтоб Твой огонь не вызвал рабий страх,

Чтоб в наших нищих и слепых сердцах

Всегда пылающая кровь горела.

Вторая мировая война, начавшаяся в 1939 году нападением Германии на Польшу, в 1940-м докатилась и до Франции.

События развивались быстрее, чем все ожидали: 14 июня 1940 года началась оккупация Парижа немецко-фашистскими войсками. Так русская монахиня оказалась в городе, занятом нацистами.

Незадолго до оккупации Американский еврейский рабочий комитет подготовил список лиц, которым, по мнению комитета, необходимы визы для выезда в США. В список этот, в том числе, попали Георгий Федотов, Николай Бердяев и мать Мария. Все, кроме Федотова, остались во Франции…

Остался здесь и митрополит Евлогий, хотя ближайшее окружение и уговаривало его уехать; даже автомобиль стоял перед его домом, чтобы быстрее двинуться в путь. Владыка вспоминал войну 1914 года, когда он, архиепископ Волынский и священно-архимандрит Почаевской лавры, видя наступление немцев, благословил некоторых монахов на отъезд. Остаться, когда тебе грозит опасность, – уже подвиг, рассуждал владыка, а приказать совершить его невозможно… Вот и на этот раз митрополит старался не мешать священникам, которые уезжали при приближении нацистов. Но с особенным теплым чувством относился он к тем, кто мужественно остался на своем месте. И, конечно, поддерживал их собственным самоотверженным бесстрашием.

Мучимый болезнями, пришедшими с возрастом, и нарастающей глухотой, он терпеливо объяснял людям:

– И сам остался, и распоряжение священникам дал – приходов не покидать. Нельзя храмов бросать и прихожан, которым деваться некуда… За мной приезжал граф Коковцов, увезти меня хотел. Но как паству покидать? Как всех вас оставить?

Риск в таком поведении, несомненно, был: митрополит не скрывал своих патриотических настроений относительно России. К нему не раз подсылались провокаторы всех мастей. Его беспокоили и французские власти, и немцы (похоже, что за владыкой следило гестапо), но судьба его хранила.

Могла ли поступить иначе и матушка Мария, имея перед своими глазами столь героический пример? Когда немецкие войска находились еще на подступах к Парижу, ее уговаривали уехать хотя бы в провинцию. Монахиня только пожимала плечами:

– А зачем? Что мне здесь угрожает? Ну, в крайнем случае немцы посадят меня в концентрационный лагерь. Так ведь и в лагере люди живут…

И добавляла, имея в виду тех, кто нашел приют на рю Лурмель:

– Если немцы возьмут Париж, я останусь со своими несчастными. Куда мне их девать?

И она осталась…

В парижском этнографическом Музее человека на площади Трокадеро работали двое молодых ученых – дети русских эмигрантов, принявшие французское гражданство: Борис Вильде и Анатолий Левицкий. Вильде, уроженец Санкт-Петербурга, после революции некоторое время жил на родине предков в Эстонии. С начала 1930-х годов обосновавшись во Франции, молодой ученый ездил в Эстонию в научные экспедиции. Анатолий Левицкий был известен своими трудами о шаманизме. Оба были вхожи в литературные круги русского Парижа (Вильде писал стихи и был известен в печати под псевдонимом Дикой).

В июле 1940 года Вильде удалось бежать из германского плена, куда он попал после разгрома французской армии. Вернувшись на работу в музей, он задумал создать подпольную группу. Именно здесь было решено издавать газету, названную «Резистанс» («Сопротивление»). Первый ее номер вышел 15 декабря 1940 года.

Руководящая передовица первого номера «Сопротивления», написанная Борисом Вильде, стала одним из лозунгов всего патриотического движения и была в те дни передана лондонским радио: «Сопротивляться! Этот крик идет из ваших сердец, из глубины отчаяния, в которое погрузил вас разгром родины. Это крик всех непокорившихся, всех, стремящихся исполнить свой долг».

Организация Вильде стала заниматься подготовкой побегов французских солдат из немецких лагерей и переправкой их в армию де Голля. Также она укрывала сбитых английских летчиков и помогала им пробраться на родину. Ее участники занимались и сбором разведданных для английской Секретной службы.

Но, как это часто бывает, в организацию проник провокатор. 15 марта 1941 года почти все члены группы Музея человека оказались за решеткой. Следствие по их делу тянулось больше года. Несмотря на моральные и физические пытки, дух антифашистов так и не сломили. Вильде вел в тюрьме дневник, выдержки из которого были потом опубликованы. Это был первый открытый процесс немецкого военного суда над представителями французского гражданского населения, обвиненными в террористической деятельности. В начале февраля 1942 года им был вынесен смертный приговор. В соответствии с принятым в гестапо порядком смертникам разрешалось отправить письменное послание родным, которое не подвергалось цензуре. Письмо Вильде к жене заканчивалось словами:(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});