Грозненский роман - Константин Семенов

Рот заполнился слюной, мозг, оттесняя отчаянно вопившего «чертика», захлестнули давно забытые ароматные картинки, и шаги Борис услышал слишком поздно.

– Встать! – бросил сквозь зубы боевик.

Воспаленные глаза смотрели из-под черной шапочки зло и, как ни странно, почти весело, акцент безошибочно выдавал жителя гор.

– Встать, свинья! Что тут делаешь, шпион? Артиллерия помогаешь? Что «я»? Щас тебе будет «я»!

Боевик схватил Бориса за ворот, прижал к стене. Оглушающее щелкнул затвор пистолета, Борис на секунду увидел черное, бездонное, как сама смерть, отверстие, и тут же леденящее железо уперлось ему в щеку. «Опасно! Опасно!! Опасно!!!» – надрывался «чертик».

– Точки наводишь, собака? – пистолет надавил сильнее и вдруг ослаб, боевик засмеялся. – Обосрался? Ладно, живи пока. Вон твой «телохранитель» идет.

Борис оторвался от стены и стал медленно сползать на пол. В голове шумело, отчаянно верещал «чертик».

– Стой! – услышал он через шум голос Алана. – Собар де![20]

И совсем уже еле слышным показался ответ боевика:

– Шутка! Засрали здесь все! Стенна г1о до ахьа цунна? Хьан ваша вуиза?[21]

«Почему, почему?.. – прорвалась сквозь панику мысль. – А баранина самая вкусная у Алана выходит!»

Славик. Саратов

– Эй, чечен! Иди сюда!

Славик остановился, посмотрел на трех стоящих за углом одноклассников.

– Я не чечен.

– Ладно, – засмеялся Петька. – «Не чечен», иди сюда!

– Тебе надо, ты и иди!

– Да он боится! – вступил еще один, с перевязанной головой. – Не бойся, «не чечен», бить не будем.

Славик повернулся, нарочито медленно подошел к мальчишкам.

– Ты что ли бить будешь? Как там у тебя – сотрясения нет?

Пацан с перевязанной головой чуть не подпрыгнул.

– Ты мне чуть голову не пробил, сука! Спасибо скажи, что я родителям не сказал!

Славик усмехнулся.

– Спасибо, что стукачом не оказался!

– Слышь, Туманчик, – сказал Петька, – ты из себя крутого не строй! Мало мы тебя лупили? Думаешь, если Крюку башку кирпичом пробил, больше не тронем?

– Я вас тогда всех по одному переловлю, – пообещал Славик, – и всем бошки попробиваю.

Третий пацан, одетый в яркий пуховик и шикарные кроссовки, вытащил из кармана сигареты, закурил, протянул пачку Славику.

– Будешь?

Славик отрицательно покачал головой.

– Здоровье бережет, – язвительно прокомментировал пацан. – Да кто тебе даст?! Беженец, блин! «Сами мы не местные!..» Прикидываешься ты, Туманчик! Папа говорит, чечены не работали никогда и в золоте купались.

– Я не чечен, – повторил Славик.

– Чечен! Понаехали тут! Ходите, плачете – а вам и помощь всякую и хаты еще, вместо вашего дерьма. Как армянам. Что уставился? Драться будешь?

– Не буду.

– Зассал, – удовлетворенно сообщил пацан. – Сыкливый, как все чечены!

– Дурак ты, Пряхин! – засмеялся Славик. – Повторяешь всякую муть. Что ж они воюют тогда?

– Там наемники воюют, – пришел на подмогу Крюк. – Афганцы, арабы и эти еще…тетки-снайперши.

– Сыкун! – повторил сквозь зубы Пряхин. – Только и можешь кирпичами из-за угла. Чечен!

– Ты следующий, Пряха, – тихо пообещал Славик. – Готовь кумпол.

– Сука! – взвился Пряхин. – Козел! Да я армянам скажу – они тебя с говном смешают! Правильно папа говорит – все вы там одинаковые!

– А мой папа…

– Не бреши – нет у тебя никакого папы!

– Заткнись, Пряха! – сказал Петька. – А то тебе я сейчас башку пробью! Слышь, Туманчик, пойдем, поговорим.

Славик шел молча, стараясь скрыть выступившие слезы.

– Ты Пряху не слушай, – сказал Петька. – У него брата в армию забрили, вот они и психуют. Слушай, у тебя правда осколок от бомбы есть? Большой? Покажешь?

Борис. Грозный

Ведро раскачивалось на веревке, как маятник, и попадать под струйку воды никак не желало.

Борис поплотнее прислонился к холодному железу моста, взял веревку двумя руками, немного подтянул вверх. Ведро еще пару раз проскочило мимо и, наконец, остановилось прямо под струйкой. Стоять на скользкой трубе в нескольких метрах над Сунжей было страшно неудобно, ноги уже дрожали. Руки в дырявых, насквозь мокрых перчатках закоченели и слушались плохо.

Раньше воду черпали из пожарной емкости во дворе дома МВД. Вода была мутная, почти коричневого цвета, иногда ведро доставало дохлую кошку или крысу. Но все-таки это было лучше, чем талый снег.

Когда в пожарном водоеме осталась одна жидкая грязь, пришлось перейти на трубу. Толстая, миллиметров восемьсот, вся простреленная водопроводная труба проходила через Сунжу почти вплотную с пешеходным мостиком, и в ней до сих пор была вода. Это было почти как чудо.

Борис подтянул полное ведро, перехватил его за ручку, поднял вверх. С мостика ведро перехватил Аланбек, привязал к веревке пустое и передал вниз. Борис снова опустил ведро и сразу попал под струю.

Внизу, как ни в чем ни бывало, тихо напевала одной ей известную песню Сунжа.

Борис смотрел на наполняющееся ведро и не думал ни о чем. Ни о том, где будут брать воду потом, когда она кончится в трубе. Ни о том, когда собственно наступит это «потом». Не думал, почему по Сунже плавает столько трупов и почему среди них так много голых мужиков. Мир давно съежился до размеров нескольких кварталов, и время в нем будто замерло. Каждый день почти одно и тоже: утром сходить за водой, проверить Маликину квартиру. Пройтись по чужим квартирам, в надежде найти что-нибудь съестное. Постоянно держать в голове «карту» местности, не упускать из виду ближайшие подъезды и все время прислушиваться к поселившемуся в голове чертику: «Опасно? Не очень? Бежать?» Чертик поселился давно, с каждым днем становился все чувствительнее и еще ни разу не ошибался. Переждать обстрел, задыхаясь от недостатка кислорода прокрутить турбину, вновь переждать обстрел. Поесть, выпить чаю, покурить, найти более-менее чистое место на «улице» для естественных надобностей. Поспать.

И все сначала.

– Боря, хорош, – сказал сверху Аланбек.

Борис передал ведро, с трудом вылез на мост.

Тележка запрыгала по остаткам асфальта, из ведер полетели брызги. Кроме двух ведер на тележке стоял закрытый крышкой молочный бидон и трехлитровая канистра.

Та самая, принесенная из микрорайона вместо сапог. Борис этого уже не помнил.

На востоке начинало светать.

Как всегда выстрела слышно не было: просто в землю, выбив фонтанчик пыли, вонзилась пуля, и через несколько секунд вторая. Не ясно было и откуда стрелял снайпер, и кто он был – федерал или чеченец. Да это никого особенно и не интересовало. Ясно было только одно: снайпер или предупреждает, или играется. Второе – вероятней.

Тележка покатилась быстрее.

Где-то рядом воздух взорвался от автоматных очередей, и тут же на западе несколько раз коротко бухнуло.

Борис еще ничего не понял, а мозг уже отдал команду, и тело автоматически бросилось ее выполнять.

Голова втянулась в плечи, корпус наклонился, руки поднялись к голове. Ноги, ставшие вдруг молодыми и сильными, широкими шагами помчались к ближайшему подъезду. Местонахождение подъезда мозг, как всегда, запечатлел заранее, и теперь на поиски самого короткого пути не требовалось ни мгновения лишнего времени.

В подъезд Борис влетел почти одновременно с первыми взрывами. Аланбек задержался лишь на секунды.

А через мгновение вокруг уже грохотало. Короткие гулкие «БОММ» следовали один за другим, и тут же перекрывались резкими сухими разрывами. Свиста слышно не было.

Они заползли вглубь подъезда, легли на бетонный пол и замерли. Пол был холодным и грязным, усеянным осколками штукатурки, бумагами и обломками мебели. У стены валялся разбитый телевизор.

Ничего этого они не замечали.

Обстрел то усиливался, то почти затихал, время почти остановилось. Наконец, минометы устали, и в подъезд неуверенно вползла тишина. Борис немного подождал, осторожно приподнял голову, прислушался. Тишина после обстрела казалось невозможной, звенящей. Было отчетливо слышно, как стучит сердце.

Зашевелился Аланбек, встал, начал отряхиваться. Борис лежал. Ставшую почти звериной интуицию что-то не устраивало, что-то было не так. Чертик в голове тревожно зашевелился, сердце ударило в набат. «Ложись!» – крикнул Борис и попытался втиснуться в пол. Бетон уже гудел, а еще через миг загудел и воздух. «У-у-уу!» – взвыло вдалеке, мгновенно приблизилось, заполняя диким воем весь мир. «Уу-уу-ду!» Секундная задержка, когда казалось, что от тяжелого, сводящего с ума воя лопнет голова, и, наконец, пришедший почти как избавление, треск взрывов. И тут же новое: «У-у-ду!» И опять лопается голова, сам собой открывается рот, а тело срастается с прыгающим полом.

Тишина упала внезапно.

Борис полежал, прислушиваясь к притаившемуся советчику, ничего не услышал, сел, вытер слюну на подбородке и полез за трубкой. Через минуту поднял голову Аланбек, вопросительно посмотрел на Бориса и сел рядом.