Дар Менестреля - Эл Ибнейзер

Онтеро сделал паузу и выжидающе смотрел на спутников. Первым молчание прервал Ильмер:

— Я согласен, я не хотел бы быть герцогом во время, когда придет Певец. Но зачем ты об этом нам говоришь?

Тич добавил:

— Да и простому народу придется не сладко.

Закончил Дастин:

— Да, действительно страшно. Я не раз мечтал будто я и есть Певец. А теперь вижу, что, пожалуй, я не хотел бы оказаться на его месте. Но я согласен с Ильмером, это все старые легенды, при чем тут мы? Ты что, намекаешь, что мы живем во времена прихода Певца?

Онтеро еще раз вздохнул и глядя Дастину прямо в глаза ответил:

— При том, что ты и есть тот самый Певец.

Волшебник грустно смотрел на спутников, гляда на их изумленные и побледневшие лица, пока те мысленно складывали картину и известных им кусочков мозаики.

— Я пел тогда в тюрьме… — сказал Дастин.

— И потом, в хижине того приятеля одержимого демоном… — добавил Тич.

— И вчера в лесу, — закончил Ильмер.

Слуги старались ходить тихо и не обращать на себя внимание, когда проходили мимо комнаты госта. Барон д'Ариньи полагал, что отлично понимает чувства гостя, и считал, что тот вправе выпустить пар, равно как и уйти в запой. Собственно говоря, он и сам был взбешен случившимся — как человек чести он не выносил, когда его слово было нарушено, а ведь именно он уверял, что тот может оставить ту крестьянку одну… И когда всякое отребье убивает женщину, которой ты предоставил защиту… Словом днем барон заливал вином оскорбленную честь наравне с гостем, и лишь поздно ночью гость получал возможность продолжать эту деятельность в одиночку в своей комнате. Корджер же вообще мало что думал, казалось что он вновь вернулся в тот холодный темный вечер под проливным дождем со снегом и пронизывающим ледяным ветром, когда впервые увидел слабо светящийся огонек у дороги. Только теперь тот вечер был в его душе и в нем не было видно даже самого слабого огонька.

В этот вечер Корджер особо налег на лекарство от душевных проблем, и теперь лежал ничком на полу, зажав в одной руке кувшин с узким горлом, и остатками вина. Он надеялся, что его стошнит на пол, но этого не произошло, и тогда, собрав последние силы, Корджер отталкиваясь руками сначала встал на четвереньки, а потом разогнулся и яростно швырнул кувшин с остатками вина в стену. В голове все кружилось, ярость с тоской сжимали ему сердце, и вдруг он понял, что стоит на коленях, перед повешенным в углу изображением Единого, приверженцем которого явно был барон. Мысленно удивившись такой необычной для себя позе, Корджер прокричал, обращаясь к изображению:

— Как же Ты мог допустить такое? Ты, Всемогущий и Всеблагой! Неужто Ты не видишь, что здесь творится? Почему Ты не караешь тех, кто творит такое? Неужто Ты не видишь, что сделали с моей страной??? Неужто ты не видишь, что сделали с моей женой??? Неужто тебе наплевать?! Или твои люди слишком благи, чтобы карать? Тогда сделай меня своим мечом!

И обессилев от взрыва эмоций, сопровождавших первую в его жизни молитву, обращенную к Единому, Корджер опять рухнул ничком на пол.

Вышибленная дверь лежала на полу, присыпанная опилками, просыпавшимися с потолка, где они очевидно служили для утепления. Егард запахнул свой бордовый, теперь свежепрожженый в нескольких местах плащ, зло пнул сапогом колченогий табурет, и брезгливо оглянувшись вокруг, сказал:

— Упустили.

Собственно говоря, столь глубокомысленный вывод был достаточно очевиден, однако Йолан, внимательно уставившийся в узкое окошко, не счел необходимым язвить по этому поводу, тем более, что его мысли были заняты другим. Он наблюдал за группой серых, удалявшихся под кроны деревьев по следам беглецов.

— Пошли за ними! — сказал было Егард, направляясь к пустому теперь дверному проему.

— Без толку, — ответил Йолан, не отрываясь от окна, — Сейчас придут серые, и скажут, что они уже отплыли.

— Откуда такая прозорливость? — Криво усмехнулся Егард, остановившись.

— Берег рукой подать. Они бы не стали бежать, если бы там не было лодки, — ответил Йолан.

Егард задумался на минуту, уже спокойнее посмотрел на Йолана, как бы признавая его правоту, и тем не менее вышел из дома и размашистым шагом направился по тропе под густую крону деревьев. В доме остались трое. Йолан повернулся и спросил:

— Ты успел что-нибудь сделать?

— Только предупредил их, да еще раз попытался убедить, что мы — не враги, — пожал плечами Йонаш, — Уходить отсюда надо. Вон сколько всякой пакости по стенам…

Стены действительно были увешаны самыми разными и странными вещами, и прорезавшимся новым зрением, Йолан заметил, что от них исходило легкое сияние разных цветов, но как правило цветов грязноватых и тусклых. Только один предмет выделялся на этом фоне. Маленький золотистый ключ висел на гвозде у окошка, сияя ярким здоровым светом. Йолан осторожно протянул руку, и не заметив никакой опасности, взял ключ в руки. Ключ был как будто от карманных часов или от небольшой шкатулки и размером был меньше мизинца. Йонаш внимательно всмотрелся в безделушку в руках своего спутника, удивленно потер лоб, но тот, не видя никакого смысла в этом странном предмете, бросил его было на грубый стол из тесанных досок. Йонашем овладело странное ощущение, что то ли он уже видел этот ключ где-то, то ли еще что-то… Он подошел к столу, подобрал вещицу, внимательно пригляделся и спрятал в карман одежды под плащом. Йолан тем временем решительно вышел наружу и его спутники к нему немедленно присоединились.

Снаружи, если не заходить под своды леса, было тепло, светло, в синем небе не было ни единого облачка, словом день был замечательный. Но настроение как то не приходило. Все трое ждали, обернувшись к уходящей под полог леса тропе. Наконец, среди деревьев появилось движение. Егард во главе серых шел обратно. На вопросительный взгляд Йолана он только передернул плечами, отвел глаза и сказал:

— Уплыли… — подождал немного и видя, что собрат по Ордену продолжает смотреть на него спокойно и вопросительно, добавил, — В сторону Коррана.

Тяжелая дверь из почерневших, давно не чищенных дубовых досок, окованная ржавыми полосами железа, со скрипом приоткрылась перед Дейдрой. На пороге появилась надзирательница приюта — мрачная немолодая женщина, поставленная властями следить за порядком в единственном месте в городе, где на крохи пожертвований могли хоть немного продержаться те, у которых не оставалось больше уже никакой надежды.

— Ну, чего надо, — грубо спросила она, сипло дыша на Дейдру не то кислым вином, не то чем-то похуже.