Рациональность. Что это, почему нам ее не хватает и чем она важна - Стивен Пинкер

Признавать ли «рациональным» выбор, основанный на этих эмоциях, зависит от того, что вы думаете об эмоциях вообще: считаете ли их заложенными природой реакциями, к которым стоит прислушиваться, как мы прислушиваемся к потребностям в еде и тепле, или же эволюционной помехой, которую призвано преодолевать наше рациональное мышление.

Эмоции, которые мы испытываем в ответ на возможность и уверенность, позволяют под новым углом взглянуть на вероятностный выбор вроде страхования имущества или азартных игр, который нельзя объяснить формой кривой полезности. Тверски и Канеман замечают, что никто почему-то не хочет покупать вероятностную страховку (платеж по которой будет в разы меньше, но работать она будет, например, только в определенные дни недели), хотя те же люди с радостью идут на такой же суммарный риск, страхуясь от одних угроз, например от пожара, и забывая о других, например об ураганах[269]. Они покупают страховку ради собственного спокойствия, чтобы покончить хотя бы с одним поводом для волнений. Они предпочитают избавиться от страха перед какой-то одной угрозой, а не сделать свою жизнь безопаснее во всех отношениях. Это же искажение объясняет такие политические решения, как запрет ядерной энергии с присущим ей крохотным риском катастрофы вместо запрета на сжигание угля, которое ежедневно уносит многие и многие жизни. Американский закон о комплексных экологических мерах (Comprehensive Environmental Response, Compensation, and Liability Act, 1980) требует полностью исключить попадание определенных вредных веществ в окружающую среду, хотя отказ от последних 10 % может обойтись дороже первых 90 %. Член Верховного суда США Стивен Брайер так прокомментировал иск с требованием очистить территорию полигона токсичных отходов:

Сорок тысяч страниц документов, описывающих десятилетние усилия, подтверждают (и, похоже, обе стороны с этим согласны), что и без дополнительных затрат полигон уже настолько чист, что играющие там дети могут глотать по небольшому количеству почвы 70 дней в году без особого для себя вреда… Но там нет никаких детей, глотающих почву, потому что это болото… Потратить 9,3 млн долларов на спасение несуществующих детей — вот что я имею в виду под проблемой «последних 10 %»[270].

Я однажды спросил родственника, который каждую неделю покупает по лотерейному билету, зачем он бросает деньги на ветер. Тот объяснил мне, как несообразительному ребенку: «Если не играть, то и не выиграешь». Нельзя сказать, что его ответ нерационален: вполне возможно, что психологически выгоднее собрать портфель перспектив, включающий вероятность неожиданной удачи, чем упорно максимизировать ожидаемую полезность, полностью отказавшись от надежды на чудо. Эта логика доведена до абсурда в анекдоте. Набожный старик умоляет всевышнего: «Господи, всю жизнь я чтил твои заповеди. Я соблюдал субботу. Я читал молитвы. Я был хорошим отцом и мужем. У меня к тебе одна только просьба. Я хочу выиграть в лотерею». Небеса потемнели, молния прорезала облака, и громоподобный голос возвестил: «Посмотрю, что можно сделать». Старик воодушевлен, однако проходит месяц, полгода и год, но удача ему не улыбается. В отчаянии он снова взывает к богу: «Господь Всемогущий, ты знаешь, я благочестивый человек. Я умолял тебя. Почему ты меня покинул?» Небеса потемнели, сверкнула молния, и прозвучал глас: «Так пойди мне навстречу! Купи лотерейный билет».

* * *

Смену предпочтений провоцирует не только то, как преподносятся риски, но и то, как подаются вознаграждения. Предположим, вам только что вручили 1000 долларов. Теперь вы должны выбрать: взять еще 500 долларов или подбросить монетку — если выпадет орел, вы получите вторую тысячу. Ожидаемая выгода двух вариантов одинакова (500 долларов), но, как нам уже известно, большинство людей рисковать не любят и выбирают гарантированное вознаграждение. Теперь поставим вопрос иначе. Предположим, вам дали 2000 долларов. И вам нужно выбрать: вернуть 500 долларов или подбросить монетку — если выпадет орел, вам придется лишиться 1000 долларов. А вот теперь большинство опрошенных решают подбросить монетку. Но подбейте же цифры: с точки зрения исходов два эти выбора идентичны. Единственная разница — формулировка, которая в первом случае подает исход как «приобретение», а во втором — как «потерю». Переключите этот рычажок — и склонность к избеганию рисков летит в помойку: если риск дает надежду избежать потери, люди хотят рисковать. Канеман и Тверски приходят к выводу, что люди склонны избегать не столько риска, сколько потери: чтобы остаться при своих, они готовы идти на риск[271].

И это тоже верно не только для придуманных экспериментаторами игр. Предположим, у вас диагностировано угрожающее жизни онкологическое заболевание, которое можно излечить либо оперативным вмешательством, что предполагает некоторый риск смерти на операционном столе, либо лучевой терапией[272]. Испытуемым сообщали, что из ста пациентов, выбравших операцию, 90 ее пережили, 68 были живы спустя год, а 34 преодолели пятилетний рубеж. Из сотни выбравших облучение лечение пережили все 100, 77 были живы спустя год, а 22 человека прожили больше пяти лет. В такой формулировке лучевую терапию выбирали меньше 5 % испытуемых — ожидаемая полезность на длительном отрезке времени казалась им важнее.

Но что будет, если поставить вопрос иначе? Из каждой сотни пациентов, выбравших операцию, 10 умерли на операционном столе, 32 скончались в течение года и 66 — за пять лет. А вот из той сотни, что прошли через облучение, в процессе лечения не умер ни один, 23 скончались в течение года и 78 человек не преодолели пятилетний рубеж. Теперь почти половина опрошенных предпочитала лучевую терапию. Они соглашались на более высокий общий риск умереть при условии, что лечение не убьет их прямо сейчас. Но и оба предложения описывают одни и те же шансы, изменилась лишь подача: внимание акцентируется либо на числе выживших, что воспринимается как приобретение, либо на числе умерших, что расценивается как потеря.

Неудивительно, что склонность нарушать аксиомы рациональности распространяется с личных решений на политические. За 40 лет до пандемии ковид-19 — сегодня это звучит зловещим предостережением — Тверски и Канеман предлагали испытуемым «представить, что в США ожидается вспышка необычной азиатской болезни»[273]. Я, пожалуй, приведу их пример в соответствие с современными реалиями. Согласно расчетам, если коронавирус не остановить, он убьет 600 000 американцев. Ученые разработали четыре вакцины, но произвести в достаточном количестве можно лишь одну из них. Если выбрать Миракулон, мы спасем 200 000 человек. Если выбрать Вандерайн, с вероятностью 1 к 3 будут спасены все 600 000 жизней, но с вероятностью 2 к 3 число жертв сократить не удастся. Большинство опрошенных избегают риска и выбирают Миракулон.

Теперь сравним два других варианта. Если выбрать Регенеру, умрут 400 000 человек. Если выбрать Превентавир, с