Шпион судьбу не выбирает - Игорь Атаманенко

а) оперативные мероприятия реализовать строго конспиративно, привлекая наиболее опытных сотрудников;

б) принять исчерпывающие меры и всемерно воспрепятствовать проведению иностранцами враждебной нашему государству деятельности на территории вашей ответственности.

О ходе мероприятий и всех изменениях в оперативной обстановке докладывать незамедлительно»

Начальник Службы КГБ СССР

генерал-майор Карпов

контактный телефон № 00000

Глава вторая

Терпи, Казаченко, — атаманом будешь!

Положив трубку внутренней связи с начальником, подполковник Олег Казаченко вынул из сейфа рабочую тетрадь и, неторопливо раскурив сигарету, в раздумье направился в кабинет шефа.

Вызов застал Олега за подготовкой тезисов к совещанию по итогам полугодия и у него перед глазами стояли целые абзацы из секретного доклада Андропова, который подполковник взял за основу, чтобы не отступить от магистральной линии, обозначенной Комитетом. Дело было знакомое — все полугодовые и годовые отчеты шеф поручал писать только Казаченко, способному не только сделать глубокий анализ реализованных оперативных мероприятий, но и изложить их в форме захватывающего шпионского боевика. Талант!

«Действительно, — подумал Олег, оглядывая просторный коридор со множеством дверей, — у каждого оперработника отдельный кабинет. Предпринятое Андроповым «наращивание мышц» не обошло стороной и наш Майкоп — штаты оперативных сотрудников многократно увеличены, и во внутреннем дворике к основному зданию горотдела даже пристроили двухэтажный особняк.

А как вырос агентурный аппарат! Только за последние пять месяцев — на тридцать негласных помощников, и это, как считает краевое начальство, еще не предел. Уж не к войне ли мы готовимся? Впрочем, тайная война, которую ведет КГБ на скрытых фронтах, никогда не затихала, не обошла она и наш городок. Более того, судя по всему, она разгорается с новой силой…

Вон, как и в докладе Андропова, только с 1977 по 1981 год внешней контрразведкой предотвращено более 400 провалов кадровых офицеров ПГУ (внешняя разведка) и их агентов. За это же время разоблачено более двухсот подстав противником своей агентуры нашим органам госбезопасности. А разведывательная экспансия противника внутри страны! В 1980–1981 годах разведчики США, Великобритании, Канады, ФРГ, Франции, Италии, Турции и Японии, действовавшие с позиций военных атташатов своих посольств в Москве, предприняли 570 поездок по СССР. Из них — 157 американцы, 115 — англичане, 106 — французы, 72 — немцы, 59 — разведчики Японии. Впечатляет!

Активность иностранных разведсообществ сравнима разве что с напористостью и наглостью, с которой действовали разведчики фашистской Германии накануне нападения на СССР в 1941 году…

Н-да, это все там, где-то очень далеко, — Казаченко с сожалением покрутил головой, — здесь же, в нашем захолустье, остается лишь одно: дожидаться пенсии, как это делает наш шеф, Анатолий Дмитриевич Горемыка. Впрочем, какие к нему могут быть претензии? Ему уже за пятьдесят. С него взятки гладки, у него все есть: выслуга, квартира, машина, дача, но самое главное — полная апатия и равнодушие к исполнению своих служебных обязанностей. Он даже не скрывает, что давно испытывает отвращение к оперативной деятельности. У него одно на уме: лишь бы день до вечера, и никаких «ЧП» в коллективе. В этом наш начальник уподобился главврачу сельской больницы, для которого наиважнейшим условием в работе является удержание в коллективе пациентов средней температуры. И пусть у кого-то жар, а кто-то уже остывает в морге — неважно. Главное — чтобы средняя температура по больнице была 36,6!

Но если тебе всего лишь тридцать пять и ты молодой подполковник, а у тебя еще и три иностранных языка в активе, плюс неутоленное служебное честолюбие, тогда как? Успокоиться, брать пример с Горемыки? Копаться по субботам и воскресеньям на дачных грядках? Да будь он проклят, этот заповедник благополучия! Нет уж, увольте — это не по мне! Давно себе сказал: надо бежать отсюда, да вот ходу рапортам не дают! Сбежал на год в Афган, ну и что? Заслужил орден Красной Звезды и медаль «За отвагу», но опять сюда же и вернули, сказали: «на усиление». А чего усиливать? Таких, как Горемыка, не усилишь, не переделаешь…

Н-да, значит, меня в Афгане не заметили. Или я не сумел себя проявить… А чтобы ты хотел, Казаченко? Выехать за рубеж по линии Первого главка, попасть в окопы холодной войны? А почему бы и нет! Во всех твоих бедах, Казаченко, ты вини только себя… Да, черт возьми, будь ты хоть семи пядей во лбу, но если нет оперативной удачливости или мохнатой лапы, которая домкратом поднимет тебя наверх, то так и будешь плесневеть в этом Майкопсранске! Ладно, чего уж там, хватит себе душу травить, не будем развивать сюжет…

Зачем же я понадобился шефу? Он же знает, что я неприкасаем, когда работаю над отчетом, а это для него — святое! Ему ж на пенсию надо обязательно с орденком уйти, поэтому и освобождает меня за месяц до совещания у краевого руководства от всей текучки, чтоб я ему «конфетку» — добротный доклад — на блюдечке с голубой каемочкой преподнес…

Сам по себе вызов к начальнику нейтрален, — продолжал рассуждать Казаченко, — но форма, форма! Почему через дежурного? Лично не мог пригласить? Такое происходит только в нескольких случаях.

Во-первых, у шефа кто-то из центрального аппарата, и, чтобы пустить прибывшему «шишкарю» пыль в глаза, Горемыка вызывает тебя через дежурного.

Во-вторых, шеф не в духе.

В-третьих, вызов через дежурного можно рассматривать как необходимые декорации к предстоящей ключевой мизансцене, в которой Горемыка намерен выступить режиссером-постановщиком. Таким образом, он подчеркивает, кто здесь главный.

И, наконец, шеф вызывает через дежурного проштрафившегося сотрудника, чтобы последний осознал величину дистанции между собой и им, начальником».

При этой мысли Казаченко криво усмехнулся.

Проштрафиться… Ребята в контрразведке, особенно не нюхавшие пороха, горят либо на выпивке, либо на бабах. Но после пребывания в Афгане Олег смотрел на эти прегрешения, как на детские шалости. После всего пережитого на войне, осознания близости жизни и смерти, становишься мудрее и терпимее к человеческим слабостям. Да и слабости ли? Просто — жизнь! А потуги активистов из партбюро причесать весь коллектив на один манер — прямой пробор (без выпивки и баб!) — это ханжество и очковтирательство.

— Привет, старик! — шедший навстречу секретарь партбюро Срывкин протягивал руку.

Слащавая улыбочка «чего изволите» полового из трактира, а в глазах холодный расчет и сучье злорадство.

— Опять к начальству? А меня не приняли. Предпочли тебя, орденоносца…

— А шел бы ты… будущий Герой Советского Союза… Посмертно!

В тон Срывкину ответил Казаченко и обошел его сбоку, зная, что тот не преминет задержать его.

Чтобы досадить шефу — раз. Чтобы слегка подставить вызванного — два. Не велика пакость, но в этом — весь Срывкин.

— Завтра партсобрание по итогам полугодия, не забудь, старик, зайти выступление согласовать! — раздалось за спиной Олега.

Меры «длины и веса» в жизни разных людей неповторимы. Срывкины меряют жизнь количеством вынесенных выговоров по партийной линии и числом подставленных подножек, от которых опера в кровь разбивают лица на оперативных совещаниях и на партсобраниях. А уж если представится возможность убрать с дороги соперника, то это — праздник победы для них.

Классик советской литературы о срывкиных сказал так: «Не остановятся, чтобы придушить тебя в темном коридоре. Мало того, еще и пуговицы с твоего мундира изловчатся срезать для продажи».

А в офицерских собраниях царской армии о таких, как Срывкин, отзывались еще более безапелляционно, считая, что для них «лучше нет влагалища, чем «очко» товарища». Грубо, конечно, но схвачено верно!

Наш Срывкин — человек, имеющий одноразовую репутацию на все случаи жизни. Прямо-таки «тефлоновый» мальчик — ну ничего к нему не прилипает. Но ведь вот что удивительно! Все сотрудники горотдела, без исключения, видят двуличие Срывкина. И ничего поделать не могут. Или не хотят, или боятся. Еще бы! Его тесть — «шишка», второй секретарь Краснодарского крайкома партии.

При всем том у Срывкина речь малограмотная, манеры жуткие — может в любую минуту почесать в самом неожиданном месте, среди которых причинное пользуется особой заботой и любовью. Беспрестанно цыкает гнилым зубом, всегда норовит посмотреть через плечо пишущего или читающего. Влезает в любой разговор, перебивая говорящих и только что не расталкивая их руками.

Срывкин слывет человеком открытым, как… мусорный бак. Изо рта его всегда смердит омерзительной мещанско-обывательской скабрезностью. И даже, когда рот закрыт, вокруг носится гнусный душок предощущения, что помойка вот-вот откроется…