Зона испытаний - Александр Бахвалов

Из вопросов Долотова можно было понять, что он не догадывается о настоящей причине визита, а Витюлька никак не решался заговорить о своих бедах, да, наверное, так бы и промолчал, если бы Долотов не спросил вдруг:

– Что там у вас с высотным разведчиком?..

– Откуда узнал?

– Здесь все знают.

Они сидели в комнате, отведенной под читальню, у мраморного камина, топку которого заложили кирпичом и грубо замалевали известью. По обыкновению Витюлька стал рассказывать как бы не всерьез, сам не донимая, почему у него так получается, но скоро эта дурашливость исчезла сама собой. Долотов слушал серьезно, часто переспрашивал, заставляя подробно рассказать, как вел себя С-04 после отрыва руля, кто занимается расследованием, что предполагают… И, выслушав, сказал неожиданное:

– Высотный разведчик не годится для групповых полетов. Это машина-одиночка. Хотел бы я знать, какой деятель присобачил его к вашей паре?

Витюлька пожал плечами; ему и в голову не приходило искать причины происшествия так далеко.

15

Принять решение по «делу Долотова» было самым неприютным из всего, с чем пришлось столкнуться Данилову, едва он вернулся на работу. Ни Главный, ни его заместители никаких предписаний на этот счет не давали. Но от этого не становилось легче. На совещании в министерстве Разумихин обязан был объяснить причину задержки испытаний лайнера неудачной посадкой, после которой пришлось долго заниматься нивелировкой самолета, исследованием состояния силовых узлов шасси и многим другим. А коль скоро вина целиком падала на летчика, выступление Разумихина не осталось без внимания отдела летных испытаний министерства. Оттуда затребовали объяснительную записку, она была написана и отправлена Рукановым. В ответ министерство специальным письмом потребовало не позже такого-то числа «решить вопрос о возможности дальнейшего использования Б. М. Долотова в качестве ведущего летчика-испытателя».

– И что вы намерены предпринять? – спросил Гай-Самари.

Они было втроем в кабинете и, судя по единодушию, с которым Данилов и Руканов сокрушались по поводу «дела Долотова», Гаю стало ясно: Данилов знает о происшедшем только со слов Руканова.

– Донат Кузьмич, вы же видите, дело обернулось так, что нам не ограничиться обычными административными мерами. В письме так прямо и говорится: решить вопрос о дальнейшем использовании.

– Значит, все, что было сделано человеком, по боку?

– Прошлые заслуги годятся для мемуаров, – с некоторым сожалением заметил Руканов. – А для живого дела важно, на что мы способны сегодня, сию минуту. Нам платят деньги не за то, что мы некогда прекрасно летали, а за умение это делать в период от аванса до получки.

Говоря все это тем же сожалеющим голосом, Руканов спокойно поглаживал ладонью одной руки положенную на стол кисть другой. И отчего-то Гая взбесило именно, это поглаживание. «Ах ты сукин сын! Как заговорил? Значит, по-твоему, для Борьки только то и важно, будет ли он получать деньги, которые ему платили до сих пор?»

Гай резко поднялся, зачем-то старательно подсунул стул под стол, за которым сидел, и, крепко опираясь на спинку этого стула, сказал:

– Вы правильно заметили, Петр Самсонович, решать этот вопрос обычными административными мерами нельзя. Никто лучше авторитетной комиссии не сможет решить, была ли эта ошибка Долотова случайной или… он не стоит тех денег, которые ему платят. Но вначале мы обсудим этот вопрос на общем собрании летного состава. Надеюсь, наше решение будет принято во внимание?

– Разумеется! Без оценки летчиков ни я, ни Савелий Петрович просто не имеем права делать какие-то выводы! – немедленно заверил Данилов.

Когда Гай вышел, Данилов сказал, пряча глаза от Руканова.

– Зачем вы так? Кому за что платят… Откуда у вас эта… терминология?

– Мы люди дела, Петр Самсонович, и должны называть вещи своими именами.

– Нельзя так, – Данилов поморщился. – Неужели вы не понимаете, что работа летчиков-испытателей – это в первую очередь призвание? А корысть, голубчик, ищет другие профессии. Нехорошо: ваши слова будут истолковаиы как оскорбление. Да и по какому праву?.. Что мы, работодатели какие-нибудь? Скверно, очень скверно вы сказали.

Едва Гай вышел из кабинета, его окликнула секретарша.

– Вот возьмите, – сказала она негромко, протягивая ему какие-то листы. – Это копия объяснительной записки Руканова, он посылал ее в министерство. Я слышала ваш разговор. Прочитайте внимательно, вам пригодится.

– Благодарю, – сказал Гай и, уловив жесткое непреклонное выражение на лице женщины, подумал: «Нет, Володя, не быть тебе в чинах».

Это была не объяснительная записка, а нечто вроде обвинительного заключения. Ни слова в оправдание, никаких упоминании о причинах, которые могли повлиять на самочувствие летчика, а лишь подробное описание существа ошибки Долотова, «которая могла привести к необратимым последствиям», а также старательное перечисление дат и номеров приказов, где Долотову объявлялись выговоры и за что. Мало того, Володя не забыл упомянуть об устном приказе Главного отстранить Долотова от испытаний С-14 «за проведение непредусмотренного заданием режима полета». Завершая записку, Руканов как бы вполголоса, ссылаясь на свидетельство сослуживца Долотова, сообщал, что во «время пребывания в летном училище он снискал своим поведением печальную известность человека недисциплинированного, каким-то образом замешанного в историю избиения инструктоpa, и только недоказанность его пряного участия в драке помогла Долотову избежать отчисления из училища».

Теперь Гаю нетрудно было понять, на чем основывалось требование министерства «решить вопрос о возможности дальнейшего использования…».

«Я его уничтожу! – мысленно поклялся Гай-Самари. – Я его уничтожу, чего бы это мне ни стоило!»

Гаю больше не казалось случайностью ни история с характеристикой, ни отношение Руканова к назначению Долотова на лайнер.

Раздумывая, «из чего все это может происходить», Гай спрашивал себя: «Неужели делание карьеры даже таким, не лишенным таланта работником должно быть сопряжено с низостью?.. Нет, – решил Гай, – низменное порождается чем-то ущербным в человеке». И делил сущность натуры Володи на две неравные и неравнозначные части. Главная, хорошо развитая часть была приспособлена к служебной стороне жизни. Никто из самых придирчивых наблюдателей не мог бы, не покривив душой, назвать Руканова незначащим специалистом, неумелым работником. Он был старателен, исполнителен, судил о делах «вполне на уровне», его выступления на совещаниях производили хорошее впечатление своей логичностью, обстоятельностью. Он легко разбирался в стоящих перед КБ задачах. Но вторая сторона существа Володи, проявляющая себя вне служебных взаимоотношений, та человеческая, житейская его часть, о которой Гай не задумывался ранее и не принимал в расчет, была на редкость плоска, худосочна, нетребовательна, лишена вкуса и опыта, а значит, подчинена любым внешним влияниям. В детстве – авторитету матери, учителей, кулакам дворовых мальчишек и однокашников, теперь – жене, построившей их совместную жизнь на свой лад. Гай знал ее еще в ту пору, когда был холост и хаживал на танцы в компании с Лютровым, Саниным, Костей Караушем. Тамара Сотникова, полногрудая коротышка, известная среди завсегдатаев парковой танцплощадки как одна из самых покладистых «кадров» из числа официанток загородного ресторана, без труда распознала, что представляет собой худощавый «очкарик», сбивчиво топтавшийся с ней на затененной стороне танцплощадки. Замужество было для нее стопроцентной удачей. Жила она в трехкомнатной квартире, по своему усмотрению тратила солидную зарплату мужа, бездельничала, толкалась по магазинам и была искренне убеждена, что при желании могла бы найти и более обеспеченного сожителя, о чем под горячую руку не смущалась говорить и Руканову.