Я, Елизавета - Розалин Майлз

Бедное девятидневное чудо! Следующий гонец явился открыто в королевской ливрее, с розой Тюдоров на груди. «Королева-изменница свергнута, гнусные заговорщики под стражей. Ее Величество королева Мария шлет приветствия своей любимейшей сестре и велит вам скакать в Лондон, дабы там возблагодарить Бога за ее и ваше избавление!»

Глава 14

Незаконнорожденная и девственница – эти две темы-близнецы вновь и вновь возникали в моей истории! Даже брат, мой любящий брат, посчитал нужным объявить меня незаконнорожденной в тех же выражениях, что и отец, чтоб ему ни дна ни покрышки! И вот я вновь должна была подчиниться последней воле усопшего, последней воле еще одного покойного английского короля.

Те, кто окружал «королеву» Джейн, понимали: чтобы утвердить ее сомнительные права на престол, надо устранить подлинных наследников. Не успело тело брата остыть в гробу, как Нортемберленд и его приспешники велели с каждой церковной кафедры провозгласить нас с Марией незаконными; да, иерархи церкви, епископы, клеймили нас в проповедях, Ридли в соборе Св. Павла и Аатимер в Вестминстере, оплоте английской монархии!

А новая королева Англии, вместе со мной пострадавшая от этого позорного обвинения, что же она? Женщина, объявленная незаконной ради меня, низведенная до роли полукровки моим отцом, чтобы сыновья Анны Болейн могли царствовать, – захочет ли Мария снять с меня это клеймо? Значит, снова незаконнорожденная.

Пусть так.

Бывает и хуже.

У великих людей случались побочные сыновья. Наш Господь Иисус Христос был незаконнорожденный, а его мать – не девственница, утверждал этот богохульник, помните его, сочинитель и тайный агент, которого глава моей тайной службы Уолсингем убил, чтоб тот не болтал лишнего? Давно это было, в девяносто третьем или около того. Как его звали? Забыла фамилию. Кристофер, кажется… Морли?., или Марли? Марло?

А был ли Христос полукровкой? Мой отец сжег сумасшедшую проповедницу, Джоанну из Кента, которая учила, что Христос не произошел плотью от Девы, но прошел сквозь ее тело, как сквозь оконное стекло. Если Иисус получил жизнь наполовину от земной матери, наполовину от небесного отца, причем земная родительница тоже вечная серединка на половинку, полумать-полудева, разве он не полукровка, как самые заправские незаконнорожденные, вроде меня?[2].

И не должен ли он вместе со мной воскликнуть словами греческой трагедии: «На помощь незаконным, боги»?

Однако при мне по-прежнему был другой мой титул, почетный, и за отсутствием других карт мне оставалось разыгрывать лишь козырь девственности.

Я разыграла его отлично, ведь правда? Ибо кто теперь вспомнит, что я была не единственная царственная девственница своего времени? Что была другая, куда более великая? И хотя позже я покорила все сердца и умы как королева-девственница», кто теперь помнит, что до меня правила тоже королева и девственница? И что она была первая в нашей истории?

И кто теперь понимает так, как понимаю я, что, останься Мария девственной, она бы правила дольше и дольше сохраняла бы народную любовь, которую она сама же и превратила в жесточайшую ненависть…

Казалось, само солнце освещало торжество Марии в том июле пятьдесят третьего, когда мне привезли ее распоряжение. Она повелела мне ехать в Уонстед, на восток от Уолтгемского леса, и там встретиться с королевой и ее приближенными. Сторонники Марии начали стекаться туда еще до смерти короля. Теперь на въезде в город мы влились в огромный поток людей, которые смеялись, молились, пели, и все благодарили Бога, приведшего на престол истинную королеву, дочь короля Гарри.

Королева! Так страшный жупел – правление женщины, – стал реальностью. И если девять дней Джейн не принесли иной пользы, все-таки они показали: кровь, даже в женщине, – единственное, что имеет значение; она вполне может поставить ее вровень с мужчиной. Теперь Мария была королевой безоговорочно, – Королева!

– Боже, храни королеву!

Мои джентльмены с трудом прокладывали мне и моим людям дорогу сквозь дурно пахнущую, колышущуюся толпу к дому королевы.

Господи, как-то она меня примет? Покуда она подвергалась унижениям, я бесстыдно блистала на ее законном месте при дворе. Накажет ли она меня за это? Последние двадцать лет у нее были все причины меня ненавидеть; теперь она королева, верховная владычица – захочет ли она отомстить?

Ибо несправедливости, выпавшие на долю Марии, не поддаются описанию. Все они были свежи в моей памяти; всю долгую дорогу от Хэтфилда я перебирала их – ни о чем другом я не думала. Помнится, перед Пасхой Кэт пела старую песню, балладу о Богородице при кресте.

Скорби Марии-девыОдна, и две, и пять…Считать вам их, люди добрые,Считать – не пересчитать.

Слушая ее, я всегда вспоминала свою Марию. Как перечислить ее скорби, даже если знаешь, с какой начать? А все ее страдания произошли из-за меня и начались еще до моего рождения.

Она всегда была пятой спицей в колесе. Никогда еще так не мечтали о мальчике. «Господи, пошли нам принца!» – было на всех устах в течение поколений. Я должна была стать этим принцем. И вот все Генриховы муки, семь лет, когда он не спал ни с Екатериной, ни с Анной, горечь «Великого Раскола», когда он порвал с Римом, – все, все закончилось разочарованием – моим рождением, рождением еще одной ненужной, нежеланной девочки.

Господь сделал его мишенью своих всемогущих шуток перед лицом народов. Кто-то должен был за это заплатить. Но даже Генрих, самый жестокий из всех, кого я знала, не мог покарать новорожденного младенца. А кто лучше годится на роль козла отпущения, чем непокорная дочь, которая, может, и навлекла беду своими молитвами? Итак, Марию лишили всех почестей и объявили незаконнорожденной, что намертво перечеркнуло ее жизнь. Она, которая была не просто принцессой, но принцессой Уэльсской, разом лишилась всех титулов и положения наследницы. Теперь я стала «наследной принцессой», «принцессой Уэльсской», а она – всего лишь «леди Марией». А как просто «леди Мария» она осталась и без привычных королевских привилегий. Вместо двух сотен слуг ей оставили всего горстку; из собственного дворца ей пришлось перебираться в худшие покои Хэтфилда, чтобы прислуживать мне, трехмесячному младенцу, наравне с прочими фрейлинами.

И как Божья Матерь, в честь которой ее нарекли, Мария оставалась безбрачной, как ни просила отца подыскать ей мужа; король не хотел отдавать ее за католика и к тому же понимал, что за протестанта она сама не выйдет.

И последняя, самая страшная несправедливость: ее разлучили с любимой матерью до конца Екатерининых скорбных дней; Генрих не разрешил ей посетить Екатерину, даже когда та умирала, приближая свою кончину беспрестанными тщетными призывами к дочери…

Жестокость Генриха могут оценить лишь те, кто сам от него пострадал.

И все ради меня! Все ради меня, клялся король, чтобы оградить мои бесценные права! Неудивительно, что она меня возненавидела. Удивительно другое – как она не нашла случая исполнить то, что нашептывали ей советники: мягкая подушка или несколько капель яда, и не станет потаскушкиного отродья, сатанинского порождения.

Удивительно? Скажите, что это чудо! Разве она могла не питать ко мне ненависть? И кто осудит ее за эту черную злобу?

Мне она всегда представлялась нелюбимой и забытой Богом, всю ее земную жизнь.

И я боялась встречи с ней, как убийца боится призрака своей жертвы, хотя и никогда не желала ей зла, никогда не сделала ей ничего дурного.

– Впустите сестру королевы – она прибыла согласно королевиному приказу!

Мы вошли с залитой солнцем улицы в холодный дом, и тут меня всю передернуло. Господи, помилуй! Ведь когда-то она меня любила. Несмотря ни на что, она любила меня ребенком. Я прижимала к груди молитвенник в филигранном серебряном переплете – единственное украшение моего светло-серого платья, – подаренный мне Марией на пятый день рожденья и бережно хранимый с тех пор. Может ли быть, что она по-прежнему меня любит? Я могла бы полюбить старую Марию, предоставь она мне хоть самую малую возможность. И я искренне радовалась за нее, искренне гордилась тем, что она взошла на престол, ее торжеством, посмертным торжеством нашего отца. Сумеет ли она мне поверить?

Domine, conserva me… Храни меня, Господи…

– Принцесса Елизавета, сестра Ее Величества, смиренно молит королеву об аудиенции!

Дверь распахнулась. Впереди открылся длинный и узкий Большой покой, почерневшие потолочные балки тянулись в бесконечность. Сердце мое ушло в пятки, живот свело. В душной переполненной комнате из-за тугой шнуровки невозможно было дышать. Я готовилась увидеть советников и сподвижников, даже неофициальный совет, собравшийся обсудить будущие шаги. Чего я не ожидала, так это такого скопления народа: королева держала двор!