Последняя война - Василий Росляков

Славкин взвод вызвали в лагерь, чтобы отправить в главный штаб для охраны. Объединитель все-таки добился своего, создал объединенный штаб партизанских отрядов. Перед отправкой Сергей Васильевич построил взвод и выступил перед ним с напутствием. Часто обращался к Ваське, который стоял скучающим великаном, переминался с ноги на ногу. "И чтобы, - говорил Сергей Васильевич, - никаких эксцессов, товарищ Беленький (это у Васьки была такая фамилия). Что такое эксцессы, надеюсь, понятно?" - "Понятно, товарищ комиссар!" - Васька щелкнул по своему горлу щелчком. "И это тоже относится, - сказал комиссар. - Чтобы ни одного пятнышка не положили на свой отряд. Ты, Беленький, лично представишься Дмитрию Васильевичу, командиру объединенного штаба".

Но еще за день до отправления, до этой напутственной речи, в лагере случилось событие, которое Славка тяжело переживал и долго не мог забыть. Утром, когда все вышли на завтрак, Славка открыл пианино, не мог он пройти мимо, открыл черную крышку, и из полутьмы, стоявшей в землянке, на него потек свет от белых клавиш. Он взял одну ноту, придавил наугад одну клавишу и долго слушал ее, пока звук постепенно не умер. Так же бережно закрыл крышку и с чудным этим звуком в ушах направился к выходу. Оттуда, сверху, послышался в эту минуту пронзительный крик Анечки. Славка выскочил одним махом наружу. Анечка висела на шее светловолосого парня, голубоглазого красавца, рядом стоял в ожидании невысокий сумрачный человек неопределенного возраста. Ни одного из них Славка не знал, никогда не видел. Дядя Митя был инструктором, старшим над этими девчонками-радистками, заброшенными в партизанские леса. Однако в качестве радистов посылали и парней, например вот этот белокурый красавец Вадим, он учился в одной спецшколе с Анечкой.

- Дима, как я рада, что с тобой все хорошо, как я рада. Дядя Митя тоже ведь не знал, что с тобой.

Дима напряженно улыбался. Дядя Митя теперь знал все, и ему не было весело и радостно, как Анечке. Прилетев сюда с первым самолетом, сделавшим посадку, дядя Митя стал объезжать всех подопечных своих, ездил на повозке не спеша, из отряда в отряд. Он знал еще в Москве, кто где у него работает, в каких отрядах и в каких районах, сбивчивые сведения были только от Вадима, потом вообще связь с ним оборвалась. И вот, проезжая по полю, в пятнадцати - двадцати километрах от партизанского отряда "Смерть фашизму", от его лагеря, где он уже был, где он прожил несколько дней, дядя Митя встретил - на войне и не такие бывают чудеса - встретил Вадима. "Наконец-то и этот нашелся!" - так подумал в первую минуту дядя Митя.

Ехали шагом, и Вадим рассказывал дяде Мите свою историю. Сбросили его по ошибке где-то в районе Брянска, парашют опустился прямо в расположение немцев, какой-то маршевой части. Доставили Вадима в Брянск. Умирать ему не хотелось. В таком возрасте, Вадим считал, вообще умирать глупо, к тому же еще он считал, что все равно потом сумеет перейти к своим, - словом, чистосердечно рассказал обо всем на первом же допросе: кто он, откуда и зачем выброшен, - рассказал и согласился работать у немцев. Установил связь с Москвой, получил удостоверение, в котором говорилось, что владелец удостоверения (аусвайса) имеет право свободного передвижения в городе Брянске, а также в его окрестностях, в пределах тридцатикилометровой зоны. Эту бумажку Дима вынул из внутреннего кармана пиджачка и протянул дяде Мите. Дядя Митя обстоятельно изучил все написанное на немецком бланке и, свернув осторожно, положил к себе во внутренний карман.

- И вот я бежал. Если бы мне сказали, что первого человека встречу вас, дядя Митя, дал бы руку отсечь, а не поверил. - Дима улыбнулся. Он был уверен, что ему повезло неслыханно.

Комиссар, как только уловил суть дела, не стал дальше слушать дядю Митю, не стал читать протянутую им бумагу, пропуск-аусвайс.

- Вы не подумали о том, - сказал он дяде Мите, - что привели в партизанский лагерь немецкого разведчика, что ваше разгильдяйство может стоить нам крови?

Сергей Васильевич не стал заниматься Вадимом, а передал это дело Мишакову. Мишаков изолировал парня от дяди Мити, от Анечки, взял его под вооруженную охрану и после долгой беседы один на один в лесу, там же, в молодой березовой чаще, поставил скамью, положил несколько школьных тетрадей и велел писать. Все писать, подробно, начиная от подробной автобиографии и кончая изложением всех обстоятельств, всех разговоров, всех действий, связанных с пребыванием и службой у немцев.

Славка недоумевал, как можно согласиться работать на фашистов? Работать на них? Значит, против нас, против своих людей, против своей матери, отца, против Анечки, против Родины... Но ведь он же на время согласился, не насовсем? Согласился, чтобы остаться жить - и уйти к своим. Уйти? А кто поверит? Кто может точно знать об этом? Но если даже и так, Вадим ведь уже предал один раз, был уже предателем, значит, может и в другой раз, и в третий, и всегда? Значит, верить ему нельзя, никто не имеет права верить - ни Мишаков, ни комиссар, никто, потому что он всегда может предать, встать против своих, против Родины...

10

В самой глубине лесов небольшая полянка, шагов двести в длину, а в ширину и того меньше. В одном углу, что пониже, высокий деревянный дом на сваях, с двумя выходами, в другом, на взгорочке, еще дом, поменьше первого и не на сваях, а на простом фундаменте. В первом, высоком доме разместился штаб, главный штаб партизанских отрядов южного массива Брянских лесов. Во втором доме жил взвод охраны. Между этими домами, в сторонке, ближе к лесной стеночке, стояла еще сараюшка, где была развернута кухня и где готовила на всех и спала там же молодая и красивая хромоножка Настя.

Между прочим, в первый же приход, когда на обед пришли, Васька показал своим подчиненным, как он берет женщин, ну, играет, что ли, с ними. И правда, Настя сперва потеряла дыхание от неожиданности и от, конечно, Васькиной хватки, а уж потом, придя в себя, замахнулась на него половником и сказала: "Чертов конь".

Питание тут было хорошее, и готовила Настя отменно. Но Славка обратил внимание на другое. В первое свое дежурство, когда стоял на посту у дверей, то есть у высокой лестницы крыльца, он почувствовал такой размах военного дела, о котором у себя в отряде и не догадывался.

Все время приезжали верховые, все новые и новые, просили доложить из такого-то отряда, из такого, из такого, из такого... Сколько же их было, этих отрядов! Не только прибывали конные, в хороших седлах, но даже и на мотоциклах. А однажды не въехал и даже не прискакал, а пролетел по поляне и стремительно спешился в окружении почти десятка ординарцев человек на белом коне, в бурке и в смушковой заломленной папахе, с саблей на боку и - Славка подумал, что ему все это мерещится, - при усах. Вылитый Василий Иванович из кинокартины "Чапаев". Это было так ошеломительно, что, когда Славка узнал, что всадника звали Василием Ивановичем, он уже не удивился. Это было уже сверх всякого удивления. Правда, фамилия его была другая - Василий Иванович Кошелев, конечно же командир отряда.