Волгарь - Марина Александрова

Хозяйка кивнула ему милостиво, что прощаю, мол, и сказала:

– Понял ли, мил-человек, что не все в жизни силой взять можно?

Ефим поднял на нее глаза и ответил:

– Ох и понял, красавица, как не понять! И принес я тебе гостинец повинный, авось теперь-то ты со мной поговорить не откажешься.

С этими словами казак вынул из-за пазухи платок и подал его Любаве. Она принял подарок молча, точно царица, но разговаривать с Ефимом более не стала. Он сидел в корчме очень долго, следя глазами за хозяйкой, но поговорить с ней ему так и не удалось: слишком много народишка набилось в корчму.

И на следующий день сидел в корчме Ефим, и еще цельную седмицу. Да только ничего у него не высиживалось. Кивала ему Любава с едва приметной улыбкой, чарку наполняла исправно, а более ничего не случалось.

Совсем забросил казак дела в доме, от расспросов Степаниды Яковлевны отбояривался хворью живота. Жена верила, жалела мужика, так как спал он с лица и не ел совсем за трапезой. Словно тень, бродил Ефим по подворью, дожидаясь вечера. В голове его токмо об Любаве думки были, а все не складывалось у него, как приступиться-то к ней.

Опечаленная хозяйским невниманием, Палашка пыталась было попадаться ему почаще на глаза, зазывно вертя задом, но смотрел он на нее, как на пустое место. А когда затеялась она при нем конюха молодого в соблазн вводить, то опять Ефим никак на Палашкины ужимки не откликнулся. Когда ж в конец обозленная девка приступила к хозяину с вопросом, почто он более не ходит с ней любиться да тешиться, лишь взглянул казак на Палашку глазами какими-то тусклыми, словно нездешними, и сказал:

– Шла бы ты прочь, постылая, чай, других мужиков полно.

И ушел. А девка проревела белугой до самой вечерней зари, так и не поняв, чем хозяину не угодила. Ежели прибил бы он ее, так в своем хозяйском праве и казнить, и миловать. А так, чтоб ни с того ни с сего замечать перестать – сроду с Палашкой такого не случалось!

Ефим же решил попытать счастья еще раз. Взял отрез лилового бархата и пошел к гордой корчмарке. Надумал он признаться ей, что не мил ему без нее белый свет, а для подкрепленья слов подарок прихватил.

В корчму казак не пошел, а дождался ночи и в оконце Любавино постучал. Красавица открыла оконце на его осторожный стук и спросила:

– Ну чего тебе, мил-человек, не спится? Почто ты и мне спать не даешь?

– Любавушка, выслушай меня, красавица! Истомился я по тебе, жить уж не хочется! Ежели ты меня прогнать хочешь, то уж лучше сразу убей. Все равно мне без тебя жизнь не мила!

– О чем ты, казаченька? Я слыхала, у тебя жена есть, купчиха первостатейная, что чуть не молится на тебя, аки на икону светлую, – презрительно улыбаясь, проговорила Любава.

Но Ефим с жаром продолжил:

– Да на что мне жена, старуха постылая! По тебе душа моя болит, краса ненаглядная, тебя лишь во сне вижу, о тебе только и мечтаю!

Любава с усмешкой проронила:

– Так какая ж мне от тебя корысть, что ты жить без меня не можешь? Что мне с того? Ни съесть, ни в сундук положить!

Казака такие речи окрылили, он подумал, что прав был, прихватив с собой бархат.

– Так я ж не бедный человек, Любавушка. Я вот, глянь, что тебе принес, – и он подал ее подарок.

Девушка равнодушно приняла богатую ткань, провела по ней тонким пальчиком и, подняв на Ефима насмешливые черные очи, спросила:

– Так ты что ж, купить меня удумал? Так что-то больно дешево ты меня ценишь! Эка невидаль, тряпицу принес! На что мне это? Ужель больше нечего тебе, «небедному человеку», мне предложить?

– Как нечего, красавица! Да я к твоим ногам все, что скажешь, положить готов, лишь бы ты меня не гнала! – в отчаянье промолвил Ефим.

– Ну, коль так, то поглядим, что еще тебе для меня не жалко, – сказала Любава и захлопнула оконце.

Казак постоял еще немного, пытаясь унять идущую кругом голову, и побрел домой. Пело его сердце, поверил Ефим, что добьется любви гордой и неприступной девицы. Порешил он поднести ей назавтра кольцо с изумрудом. Давно присмотрел его казак, хотел Степаниде Яковлевне к рождению сына подарок сделать, да вот теперь подумал, что у жены и так полна шкатулка, а на Любавином пальчике куда как лучше колечку будет.

Следующей ночью вновь стоял под окнами корчмарки Ефим, и словно у юнца безусого стучало его сердце пойманной птицей. Когда Любава открыла окно, то казак протянул ей кольцо, с надеждой глядя на красавицу. Девица взяла тяжелый перстень, примерила, полюбовалась игрой камня и при свете луны полной, и при свете свечи в комнате и с довольным лицом обратилась к Ефиму:

– Что ж, неплох твой подарок. Видно, и впрямь дорога я тебе. Заслужил ты, мил-человек, мой поцелуй, – и, перегнувшись легко из окошка, Любава притянула к себе голову стоящего вплотную к дому Ефима и приложилась к его губам своими горячими устами. Ноги у казака ослабели, в глазах потемнело, а по телу от того поцелуя заструился жидкий огонь...

Когда ж очнулся он, то было уж оконце затворено, и стоял он возле Любавиного дома один, словно и не было ничего. Как в тумане добрался Ефим до дома, повалился на постель, не раздеваясь, и заснул, точно провалился куда.

Снились ему старые ужасы: повешенного сотника полуистлевший труп тянулся к нему костлявыми скрюченными пальцами, хохотал череп с фиалковыми влажными глазами, манила к себе багровая бездна. Но над всеми этими кошмарами парила нагая черноглазая ведьма, усмехалась, презрительно кривя коралловые уста, и развевалась у нее за спиной грива смоляных волос. Точно живые змеи, шевелились локоны над головой красавицы. Ее мраморно-белое тело сияло в свете звезд, одна нога попирала летящий череп, а другая покоилась на голове удавленника. Стан ее соблазнительно изгибался, а руки ласкали собственные груди. Когда ж почудилось Ефиму, что вот она рядом, желанная Любавушка, и попытался он обнять ее, то оказалось вдруг, что жуткий череп вместо головы венчает тело ведьмы, тянется к нему оскаленной пастью, приговаривая: «Дай же мне поцеловать тебя, желанный мой!»...

С диким криком очнулся Ефим ото сна, перепугав жену свою. Всполошившаяся Степанида Яковлевна принялась успокаивать мужа, но только озлила его своей заботой. Накричал он на супругу и выскочил из опочивальни, хлопнув дверью. Все еще стоял кошмарный сон перед глазами Ефима, и ныла рука, на которой носил он отцовский перстень.

Выйдя во двор, умылся казак колодезной водой и вернулся в дом, где все тихо спали. Заглянул он в опочивальню к сыну, поглядел на мирно сопящего мальчугана, и отпустило Ефима. Как-то сразу изгладился из памяти жуткий сон. Присел отец возле кроватки Прошеньки на пол, положил голову на скамью, да и уснул так. Проснулся же он оттого, что дергал его сын ручонкой за чуб и смеялся радостно. Улыбнулся Ефим сыночку, взял его на руки и до самого обеда тетешкался с дитем, отдыхая сердцем. Даже вечером не пошел никуда казак, остался дома и сына сам убаюкал.