Воспоминания военного министра - Владимир Александрович Сухомлинов

но необходимо было выяснить, кто же мог его составить и каким образом секретные документы оказались доступными какому-то постороннему лицу. Поэтому прикомандированному ко мне подполковнику Мясоедову я поручил навести справки, нельзя ли выяснить автора доноса, и об этом сообщил, конечно, генералу Поливанову, спросив его, не имеет ли он подозрения на кого-нибудь.

Меня поразило тогда то, что моим сообщением он был, видимо, подавлен. Из его реплик я понял, что он заподозрил, не направит ли Мясоедов свои розыски против него, тем более что незадолго перед этим генерал Поливанов ездил в Австрию к одному из своих друзей, покинувшему Россию и поселившемуся за границей, родственнику графини Карловой, с которой он был очень дружен. Так как все это было известно Поливанову и не являлось тайной для Гучкова, близко принимавшего к сердцу его интересы, то Гучков решил выступить с отводом всяких возможных в этом смысле слухов в отношении генерала Поливанова.

Последствием этого, тотчас же после моего разговора с Поливановым, явились в газетах якобы разоблачения о том, что австрийцы стали значительно осведомленнее с тех пор, как при военном министре появился Мясоедов. Последний, понятно, возмутился, потерял душевное равновесие, и я распорядился о производстве расследования через главного военного прокурора. Дело кончилось дуэлью Мясоедова с Гучковым, а после происшедшего скандала на бегах между Мясоедовым и Борисом Сувориным – увольнением первого со службы.

Сам же Гучков не только при расследовании отказался указать главному военному прокурору источники для обвинения Мясоедова, но уклонился от этого и на суде, вопреки данной им присяге: «Не утаивать ничего для раскрытия истины».

* * *

Я принялся за работу по реформам в армии со дня моего вступления, начав с преобразования моей собственной должности начальника Генерального штаба. Чтобы устранить «двухголовие», введенное указом 8 (21) июня 1905 года, на первых же порах подчинился добровольно военному министру и являлся к государю с докладом в присутствии военного министра.

После моего назначения военным министром последовало высочайшее повеление, закрепившее этот служебный порядок, и единственным докладчиком по военному ведомству стал опять военный министр, который вместе с тем являлся единственным ответственным лицом перед государем за весь в совокупности военный аппарат. Этим, по крайней мере теоретически, а на несколько лет и практически, была устранена главная причина, препятствовавшая согласованному развитию наших вооруженных сил как до, так и после японской кампании.

Когда я принял министерство, мне и в голову не приходило, что вне этого ведомства родилась еще какая-то комиссия вне ведения военного министра, при Государственной думе, состоящая из военных чинов под председательством Гучкова. Совершенно случайно узнал я об этом. Список участников, восемь или десять человек, был вскоре у меня в руках. В нем между прочими значился генерал Гурко, редактор истории японской кампании, полковник барон Корф и другие чины военного ведомства.

Я доложил об этом государю как о факте ненормальном и о том, что все эти чины давно уже стоят во главе списков кандидатов на различные должности, а потому просил разрешения, по мере открытия вакансий, всех их выпроводить из столицы. Государю этот выход очень понравился, он улыбнулся и сказал: «Вполне одобряю, так и сделайте».

Я так и сделал: открывшаяся вакансия первой кавалерийской дивизии в Москве была предоставлена генералу Гурко, первый открывшийся стрелковый полк – полковнику барону Корфу и т. д., вплоть до расформирования этого подпольного учреждения таким моим контрманевром, о котором в стратегии генерала Леера говорится: «Всякому маневру отвечает свой контрманевр, лишь бы только минута не была упущена».

Ближайшей заботой было устранение вредного влияния безответственных великих князей. Они были инспекторами отдельных родов оружия и как члены императорской фамилии имели доступ к высочайшим докладам. Вследствие этого на практике они имели возможность действовать через голову военного министра и местных командующих войсками, проводить высочайшие повеления, которые не отвечали известным условиям и видам соответствующих властей. Но великокняжеские инспекции сопровождались продолжительными, дорогими и часто уже устаревшими экспериментами в армии, которые только препятствовали спокойному развитию работ по усовершенствованию вооруженных сил государства.

Мне удалось, по крайней мере до 1914 года, поставить в новые рамки строптивого великого князя Николая Николаевича; не справился я только в этом отношении с Сергеем Михайловичем, генерал-инспектором артиллерии.

* * *

Как глубоко могли проникнуть подрывные работы великих князей, показал в 1911 году случай с великим князем Николаем Николаевичем, вынудивший меня заявить, что дальнейшую работу военного министра продолжать я не могу.

Имея в виду, что государь всегда говорил о том, что во главе действующей армии, если бы вспыхнула война, он встанет обязательно сам, я предложил собрать в Петербурге на стратегические занятия всех предполагаемых командующих армиями и в виде военной игры решить ряд задач на Западном фронте. Обстоятельные данные, имевшиеся у нас в главном управлении Генерального штаба, давали возможность создать обстановку и образ вероятных действий наших противников с большой правдоподобностью…

Занятия эти лично для государя имели то значение, что таким способом он мог ознакомиться с теми генералами, которым предстоит встать во главе армий, а тех из них, которые окажутся не соответствующими предстоящим им ролям, заменить заблаговременно другими, более подходящими.

Мысль эта очень понравилась государю, а когда с его одобрения разработаны были детали этой игры, то его величество повелел предоставить запасную часть Зимнего дворца для этих занятий и в составлении директив Верховного главнокомандующего принимал участие сам.

Командующие войсками съехались, все было готово, но за час до начала игры государь прислал мне записку, что занятия отменяются. Затем выяснилось, что Николай Николаевич был против «этой затеи, в которой военный министр хочет делать экзамен командующим войсками». Всех приехавших из провинции командующих он пригласил к себе на обед, не пригласив меня…

Через день я был с докладом у государя с просьбой уволить меня с этой должности.

Это был один из самых тяжелых дней моей службы. Благодаря слабой воле одного и злой воле другого, я переносил нравственные мучения, которые и сейчас, при воспоминании о них, мне тягостны, несмотря на то что с тех пор прошло много лет.

Передо мной был не государь, а простой смертный, сознающий свою вину и неловкое положение перед человеком, который был ему предан и взялся, по его же настоянию, за починку вконец испорченного дела.

Когда я вошел, Николай Александрович поспешил ко мне навстречу и, протягивая руку, смущенно заговорил о том, что он нашел нужным занятия с командующими войсками отменить. «Разрешите, ваше величество, доложить об этом после привезенных мною для подписи бумаг». Лицо мое, наверное, сказало государю, что