Маша и Медведь-3 - Ольга Войлошникова

напротив, вставать не торопился, а слегка откинулся на спинку скамейки:

— Чего хочет прекрасная и могущественная магичка Мария в обмен на поцелуй?

Быстро себя в руки взял, да ещё улыбается, вот язва!

— А заставь вот этот куст зацвести!

Мне показалось, что он разозлился. И глаза стали такие же чёрные как тогда, на «Царицыне». Я успела пожалеть о своей выходке, лучше бы ничего не говорила вообще… и тут спящая суданская роза вдруг начала выпускать новые побеги и листья! С добрый десяток бутонов мгновенно набух и раскрылся тёмно-красными махровыми цветами.

Я глазела на происходящее, разинув рот, и безуспешно пыталась подобрать челюсть с пола.

— Это… как это?.. Как ты смог?..

— Не знаю, как я смог, — Дмитрий Александрович явно был доволен произведённым эффектом, — но кое-кто мне должен поцелуй.

Он притянул меня за руку, усадил на колени…

— Ты воспользовался моим замешательством, — через некоторое время сказала я.

— Я каюсь.

— Фу, как неискренне, ваше высочество!

Он тихонько засмеялся, уткнувшись носом мне в шею.

— Нет, объясни мне! Как ты это сделал? Ты же не природник! И не универсал. Маг-подавитель…

— Я просто велел ей цвести. Мысленно.

— А так можно⁈

— Понятия не имею.

— Обалдеть. Новое слово в магической науке. Никому не говори! Это будет твой секрет. Наш!

— Обязательно, — кольцо тёплых рук сжалось плотнее.

— Дмитрий Александрович!

— М?

— Упражнение номер два. Да-да. А уж потом, если у вас всё получится…

А что? Маруся со своим Лёнечкой вон как усердно занимается, а мы чего сидим?

КРУГ ВСЁ МЕНЬШЕ

Вечерами мы собирались маленьким девичьим кружком в одной из спален и делились событиями дня.

— Хорошо тебе, Маша! — сказала как-то Маруся. — Сбежала с утра пораньше, и голова не болит. Я вот тоже уже готова куда-нибудь побежать, но боюсь, что Лёне не спустят такое своевольство с рук с той же лёгкостью, как цесаревичу.

— Ты его фамилию так и не выяснила?

— Нет. Какая-то у них страшная инструкция, что к чему, и зачем такие сложности, я ума не приложу.

— Ань, а ты чего?

Аня сидела смурная.

— Да-а…

— Аня? — очень серьёзно спросила Маруся, и слёзы покатились по Аннушкиному лицу. — Что такое? Кто⁈

Я прямо испугалась, что наша инквизирорша сейчас рванёт разбираться с мужским населением: кто обидел подругу?

Аня полезла за платком и шумно вздохнула:

— Спросила я сегодня…

— Про Савелия? — догадалась Маруся.

— М-гм… — Аня горестно покачала головой и уткнулась в ладони. — Говорят: не о том я думаю. Надо во благо империи. Что я теперь при дворе, и…

— Дай, я предположу, — кисло сказала Маруся: — «Следует направить ваше внимание на кандидатов более достойных?»

— Тебе тоже так говорили⁈ — вскинулась Аня.

Маруся неопределённо покачала головой:

— Не вполне, но… Подозреваю, что донимать не будут разве что Машеньку, и то есть варианты. Слухи неизбежно просочились. И многие кланы готовы порваться на британский флаг, лишь бы заграбастать себе сильную магичку. Даже — имейте в виду — совершенно не зная, кто мы. Наших фамилий тоже нигде не значится.

— Ни фамилий, ни фотографий, — протянула я.

— Да ничего о нас неизвестно, кроме возраста и магического статуса! Может, мы тут бабы-Ёжки как на подбор. Но им плевать.

— Что, делались предложения? — поняла я.

— Неоднократно. Так что, Анюта, ты не одинока…

Прошло дня три, и, примчавшись к ужину (раньше Димы, который заскочил к себе зачем-то), я обнаружила, что приборов расставлено в два раза меньше, чем обычно. Суровая Надежда Николаевна заканчивала сервировать стол.

— А что случилось? Куда делись люди?

Домоуправительница чопорно ответила:

— Часть постояльцев была перемещена в другие пансионы, ваше высочество*, по указанию руководства.

*Да, именно мне почему-то досталось такое обращение,

а не «ваша светлость», как всем нормальным герцогам.

Видимо, каким-то образом

титулы Баграра в местную систему пересчитали.

Я плюхнулась на своё место — первая! Есть хочу, ужас.

Из нашего коридора вышла Маруся, села рядом со мной.

— Ты чего невесёлая? — я обрадовалась мясной котлете почти как медведь. — А где Анечка?

— Она получила предложение, от которого не смогла отказаться.

Вилка брякнула у меня из рук:

— Как? Замуж?..

— Пока нет, но… Императрица прислала ей личное приглашение погостить, — Маруся приподняла брови.

— Ёшки-матрёшки…

— Вот именно. Если в игру вступили такие силы, поди-ка откажись… Я ей кое-что подсказала на дорогу, но… — в зал вошли Дима с компанией, Маруся моргнула, мол: потом, и быстро перевела тему: — А за Виктором Ивановичем жена приехала, ты можешь себе представить? Их, кто на Бриарее долго жил, почти всех перевели на дачу академии наук, разрешили проживание с семьями.

Меня больше тревожил Лёня, но судя по безмятежному Марусиному виду, его переводить не стали. Точно, вон он идёт!

Теперь я смогу сосредоточиться на рассказе про «летописца». Хотя Виктор Иванович не особо меня трогал. Да, вроде бы, человек неплохой, но не настолько, чтобы чрезмерно печься о его судьбе.

— Маша, да ты меня не слушаешь! — с досадой сказала Маруся.

— Ой, извини, извини, я задумалась. Так что жена?

— Это наша Агриппина!

— Не может быть!

— Правда, Маша, я смотрела из окна! Услышала звуки и выглянула. Выходит женщина — я думаю: надо же, как похожа. А тут он — он, наверное, её сквозь стеклянные двери из прихожей увидел, и как побежит навстречу! А она к нему! Ноги подкосились, плачет, смеётся…

— Боже мой, — прошептала я и схватила салфетку, промокнуть выступившие слёзы.

— Барышни в своём репертуаре, — смущённо проворчал Добрыня.

— И всё же, господа, это очень трогательно, — Александр поднял бокал, — предлагаю выпить этот прекрасный морс, чтобы все семьи на земле благополучно воссоединились!

Ещё дней десять мы практически валяли дурака. Расспросы почти прекратились, даже дознаватели наезжали уже не каждый день, а время от времени, прояснить очередной пунктик.

— А кто-нибудь знает, зачем мы тут сидим? — за очередным обедом спросила я.

Нет, мне, конечно, нравится время с Дмитрием Александровичем проводить, но как-то не так представляла я себе нашу будущность.

Но ответить мне никто не успел. В столовую стремительно вошла домоправительница с серебряным подносом, на котором лежал небольшой прямоугольник бумаги:

— Прошу прощения,