Репин - Софья Пророкова

«Тогда была какая-то эпоха страшного в живописи… Художники, как бы сговорившись, стали брать потрясающие сюжеты для живописи».

Надо не забывать, что когда Репин уехал за границу, дома оставался первоначальный эскиз картины. И было естественным, что внимание художника останавливалось на вещах с близкими ему по драматическому напряжению сюжетами. Поэтому и в сознании самого художника впоследствии сместились представления о том, какое влияние на него оказали картины музеев и выставок Франции, Италии, Испании.

В воспоминаниях 1923 года Репин снова придает большое значение заграничной поездке:

«Несчастья, живая смерть, убийства и кровь составляют такую влекущую к себе силу, что противостоять ей могут только самые высококультурные натуры. В то время на всех выставках Европы в большом количестве выставлялись кровавые картины. И я, заразившись, вероятно, этой кровавостью, по приезде домой сейчас же принялся за кровавую сцену «Иван Грозный с сыном». И картина крови имела большой успех».

Все эти стариковские мысли, относящиеся к созданию картины, говорят о желании замаскировать истинную ее сущность — откровенный и до дерзости смелый удар по самодержавию — перед верноподданной критикой, вопиющей о несовместимости «репинских ужасов» с эстетикой живописи.

Если же говорить о заграничных впечатлениях Репина, то «Грозного» он написал, конечно, не под влиянием крови в европейской живописи, а под непосредственным влиянием встречи с Лавровым и митинга у Стены коммунаров на Пер-Лашез.

Может быть, именно в тот день, который Репин провел у Стены коммунаров, когда бок о бок с ним дышали, смеялись и горевали парижские блузники, именно в тот знаменательный для увлеченного республиканскими идеями русского художника день и созрело окончательное решение написать картину, которая показывала бы всему человечеству неприкрытую зверскую оболочку русского царизма.

Репин писал почти всегда с большим, всепоглощающим увлечением. Но «Ивана Грозного» он создавал в состоянии сосредоточенного экстаза.

«Началась картина вдохновенно, шла залпами… Чувства были перегружены ужасами современности… А наша ли история не дает поддержки… Но все казалось — мало. В разгар ударов удачных мест разбирала дрожь, а потом, естественно, притуплялось чувство кошмара, брала усталость и разочарование… Я упрятывал картину с болезненным разочарованием в своих силах — слабо, слабо казалось все это… Разве возможно…

Но наутро испытываю опять трепет — да, что-то похожее на то, что могло быть… И нет возможности удержаться — опять в атаку. Никому не хотелось показывать этого ужаса… Я обращался в какого-то скупца, тайно живущего своей страшной картиной…»

Так рассказывал сам Репин об этих днях.

В квартире одна комната была отведена под «апартамент царя». Уже только входя в эту комнату, художник проникался настроением изображаемой им эпохи. Как вспоминает старшая дочь Вера, реальность обстановки дополнялась и костюмами.

«В то время шили костюм для Иоанна Грозного, который папа сам кроил, с особенным покроем рукава, черный, в виде подрясника, для Грозного и розоватый с серебристым отливом для молодого Ивана, синие штаны с цветочками и теплые высокие сапоги с загнутыми носками, которые папа сам расписывал, с бирюзовым оттенком, разными завитками и загогулинами».

Начались поиски натуры. Художник ходил по улицам, пристально вглядываясь в лица, примечая черты, из которых складывался в воображении облик персонажей картины. На сей раз их было немного — только два — отец и сын. Художник Чистяков указал Репину на одного старика. Репин писал с него этюды и что-то нашел в нем для своего Грозного. Однажды ему на рынке приглянулся человек. Он остановил его и тут же среди многоликой толпы и рыночной сутолоки написал с него этюд.

Какие-то черточки его лица потом пригодились. Однажды Репин даже нарочно испугал какого-то мужчину, выходящего из трактира, чтобы увидеть выражение ужаса на его лице.

Много позировал для Грозного и художник Мясоедов, с которого Репин писал портрет.

Но все это было только подспорье, только проверка того, что рисовала собственная фантазия. Принято почему-то думать, что Репин не мог работать без натуры, что любой поворот руки, изгиб шеи или очертание профиля он брал только с натуры. Все это не совсем верно. Репин изучал натуру, искал в ней то, что соответствовало его замыслам. Но скажите, в какой натуре мог он увидеть это выражение ужаса и непоправимости совершенного, какое мы видим в лице Грозного? Нет, этого увидеть и срисовать нельзя, это можно вызвать к жизни только силой образного мышления и магическим прикосновением гениальной кисти. Кто вдумчиво посмотрит на лицо Грозного, тот никогда больше не будет повторять версию о том, что Репин не мог писать без натуры.

Да и сам Репин рассказывал, что он всегда работал и с натуры и от себя. Картина «Отказ от исповеди», несмотря на множество натурных набросков, писалась по воображению. В «Не ждали» что-то с натуры, что-то от себя.

Репин сблизился с кружком молодых писателей — Гаршиным, Фофановым, Минским и другими. Знакомство с Гаршиным перешло в крепкую дружбу.

Их влекло друг к другу большое расположение, обоюдное восхищение талантами.

Они много бывали вместе, Гаршин позировал для портрета, а потом бродили белыми ночами по петербургским улицам, не желая расставаться, споря, говоря без конца. Репин смотрел на писателя влюбленными глазами. Это был период его увлечения им как моделью для портрета. Он испытывал к писателю большую нежность. Художник вспоминал потом:

«Мне хотелось его усадить поудобнее, чтобы он не зашибся и чтобы его как-нибудь не задели. Гаршин был симпатичен и красив, как милая, добрая девица-красавица».

Гаршин платил Репину такой же трогательностью чувств. Он писал своему другу В. М. Латкину:

«Очень я сошелся с Репиным. Как человек он мне нравится не меньше, чем как художник. Такое милое, простое, доброе и умное создание этот Илья Ефимович, и к этому еще, насколько я мог оценить, сильный характер, при видимой мягкости и даже нежности. Не говорю о том, как привлекателен уже и самый талант его. Я, кажется, писал тебе, что он начал мой портрет. Скоро будет кончен».

Писателя и художника роднила и большая близость интересов. Репин всегда много читал, следил за новинками литературы, был очень чуток к новому, талантливому. Он ценил художественные произведения, как тонкий знаток слова, который и сам был щедро одарен. До глубокой старости он мог истинно восторгаться стихами талантливых поэтов, правдивыми, умными книгами писателей.