Клоун Шалимар - Салман Рушди

— Пожалуйста, — начала она, — я хочу стать большой танцовщицей. Также, пожалуйста, я хочу большого учителя. Еще, пожалуйста, я хочу получить образование по самому высшему разряду. Еще я хочу хорошее жилье, так, чтобы не стыдиться вас там принимать. И напоследок, — произнесла она дрогнувшим голосом, — из-за того, что я соглашаюсь столько потерять, мне хочется услышать из ваших собственных уст, что вы обо мне позаботитесь.

Ее речь его и тронула, и позабавила.

— В этом я целиком полагаюсь на вас, — серьезно сказал Макс и добавил на кашмири: — Мех хав таи саи ватх[24].

Далее они в течение часа торговались, вырабатывая условия соглашения, словно на настоящих переговорах по неофициальным каналам или при заключении международного договора о поставках вооружения. При этом каждая сторона признавала за другой право внести необходимые дополнения. Неприкрытый практицизм молоденькой женщины даже подогревал вожделение Макса. Возможно, прямота, с которой она говорила о своих амбициях, свидетельствовала о том, что и в постели она будет вести себя столь же раскованно. Он в нетерпении ждал, когда сможет убедиться на практике, так ли это. Но уже сами по себе переговоры доставляли ему удовольствие. О деталях «Соглашения о намерениях», как они оба предпочли это назвать, хотя Макс для себя дал ему код БКН / МО / ДСА CA (С), то есть «Совместное заявление о намерениях (с грифом „секретно“) между Бунньи Каул Номан и Максом Офалсом», что более полно отражало сущность «документа», договорились быстро. Гарантией прочности любых соглашений между сторонами всегда является их взаимная заинтересованность. Так и в данном случае: страстная вера Бунньи, что эта связь — ее единственный шанс добиться цели, служила надежной гарантией ее стараний, ее серьезности и ее молчания. Обсуждение наиболее деликатного пункта этого изустного соглашения прошло тоже на удивление гладко и предоставило Максу дополнительные гарантии.

— А что я получу взамен, если выполню все, что ты требуешь? — задал Макс свой самый деликатный вопрос.

Она знала, что его зададут, она придумала, как ответит, она отредактировала свой ответ и уже отвечала на него мысленно тысячу раз.

— В таком случае я буду делать все, что вы пожелаете, когда бы вы этого ни пожелали. Мое тело будет в вашем полном распоряжении, и я буду с радостью исполнять все ваши приказы, — ответила она по-английски без единой запинки.

Таким образом Макс получил даже больше, чем рассчитывал: помимо серьезности намерений и неразглашения связи ему обещали абсолютное послушание, полную покорность, максимум внимательности, желание услужить во что бы то ни стало — и все это к тому же подогревалось с ее стороны стремлением образовать себя, превратиться из деревенской девчонки в культурную женщину и добиться того будущего, которое она для себя избрала.

Оставалась еще одна проблема — ее клоун-муж, но Бунньи сказала, пусть это его не волнует. Этот вопрос она без труда решит сама. Все устроилось как нельзя лучше. Эдгар Вуд, имевший редкий талант предугадывать желания, уже нашел для нее жилье в доме номер 22 на Хира-Багхе: две комнаты с розовыми стенами и бело-голубой неоновой подсветкой, без балкона. Не квартира, а бункер в грязно-сером бетонном блоке к югу от центра города. Этажом ниже квартировал багроволицый учитель танцев стиля «одисси» Джая-бабу (полное имя Джаянта Мудгал). Ему было заплачено за обучение Бунньи всему, что знает сам, а также за молчание о том, чего ему знать не следует. Макс и Бунньи даже скрепили договор торжественным рукопожатием. Итак, в пятьдесят пять лет Макс Офалс получил возможность вкушать наслаждения в личном райском саду. Одно лишь стало его не на шутку тревожить: несмотря на неприкрытый цинизм «Соглашения о намерениях», Макс начал ощущать пробуждение некоего чувства, которое уже давным-давно спало крепким сном где-то у него внутри и которому не следовало пробуждаться. Желание обладать было вполне естественным — ему крайне редко попадались такие красавицы. Но зашевелившийся червячок обитал где-то гораздо глубже. «Этого еще не хватало! — одергивал он себя. — Влюбишься — весь договор поломаешь! Ничего, кроме неприятностей, это не принесет». Но потайное существо потянулось, сладко зевнуло, выползло из полузабытого подвала и вылезло на свет божий.

Стоило Максу подумать о ней — и на лице его появлялась глупейшая счастливая улыбка. Он утратил всякую осторожность и стал заявляться к ней все чаще, он осыпал ее подарками. А она? Она хотела всего и сразу: хотела продуктов из дипломатического магазина — плавленого сыра, американских картофельных чипсов нового сорта, с грядочками как на пашне, ей нравились ролики, рекламировавшие серфинг и скоростные автомобили. Но больше всего на свете ей нравились шоколадки. Шоколад, печенье, конфеты, которым суждено будет стать причиной ее падения, в неограниченном количестве впервые вошли в ее жизнь. А еще она обожала модные тряпки — но не того скучного образца, который ввела в моду Джеки Кеннеди с ее плоскими шляпками и одной-единственной ниткой жемчуга, а новинки, рекламируемые глянцевыми журналами мод (она поглощала их один за другим): индейские головные перевязи-банданы, платья колоколом, кожаные куртки с бахромой, мини-юбки, платья «на косточках», костюмы киношных инопланетян (высокие сапоги, короткие кожаные трусы, виниловые бюстье, длинные кожаные перчатки). Она примеряла все это на себя только в их любовном гнездышке и с готовностью наряжалась для своего возлюбленного, сама в восторге от своей храбрости. Она позволяла ему раздевать себя, как ему заблагорассудится — медленно и нежно или грубо, разрывая одежду в клочья. Эдгар Вуд, на которого легла обязанность избавляться от всего этого тряпья, не вызывая лишних подозрений, свою работу выполнял, но взирал на Бунньи с растущей неприязнью, которую она предпочитала по-королевски игнорировать. Он отомстил ей: настоял на том, чтобы присутствовать при каждодневном приеме ею контрацептивных таблеток. Строгое соблюдение этого пункта было одним из основных условий сделки.

Вследствие внезапного прилива романтического чувства, а также потому, что Бунньи сдержала обещание и исполняла любые его желания, до Макса не дошло то, что она, не произнося вслух, говорила ему с самого начала и считала, что он вполне понял это, когда они торговались, обсуждая свое циничное «Соглашение»: «Не проси у меня отдать сердце, потому что я вырываю его из груди, потому что я разбиваю его на мелкие кусочки и вышвыриваю осколки. Я буду с тобой, но без сердца, хотя ты не заметишь разницы, потому что я буду совершенной копией любящей женщины; ты получишь от меня имитацию любви, но такую, которую невозможно отличить от настоящей». Так получилось, что в «Соглашении о намерениях» незримо присутствовало два полностью противоречащих друг другу пункта: один касался предоставления любви; в другом же подразумевалось, что ни о какой любви речи быть не может. В результате, как Макс и предвидел, грянула беда — разразился самый громкий скандал за всю историю индийско-американских отношений.

Однако какое-то время знаменитый мастер подделки был уверен в том, что владеет оригиналом; он обманывался и гордился своим приобретением, подобно коллекционеру, неожиданно нашедшему на помойке шедевр; и так же, как коллекционер, зная, что приобрел краденую вещь, он был счастлив наслаждаться своим сокровищем втайне от всех. В результате неверная жена из деревни актеров сделалась влияющим, усложняющим и даже формирующим фактором американской дипломатической политики в отношении Кашмира.

Каждую ночь Бунньи твердила себе, что Пачхигам был ловушкой, но каждую ночь ей снился Мускадун, и быстрая музыка его холодных струй пела в ее ушах. Летом в Дели кондиционеры выходили из строя из-за постоянных перебоев с подачей электроэнергии. Обычно это происходило в самое жаркое время дня. Жара придавливала ее, словно камнем, колотила по ней своим молотом. Распластавшись без сил на своем позорном ложе страсти, она вспоминала родные места — Чханданвари, Манасбал и Шишанг, вспоминала цветущие луга Кхелмарга и нетающие снега над ним; вспоминала о прохладных моренах, клокочущих ручьях и ледяных дворцах богов в вышине. Она слышала тихий всплеск овального весла, погружающегося в неподвижную воду, шелест чинар, песни лодочников, легкое трепыхание крыльев птиц — скворцов, зимородков, соловьев и удодов с их смешными хохолками, похожих на молоденьких девушек с высоко уложенными косами. Стоило ей закрыть глаза — и перед нею неизменно возникали отец, муж, подружки, все те, среди которых было назначено жить и ей. Нового возлюбленного не было в этих полуснах — была лишь прежняя, утраченная жизнь. «Та жизнь была для меня тюрьмой», — отчаянно твердила она себе, но сердце называло ее глупой девчонкой. Сердце говорило, что она всё перепутала: то, что она считала тюрьмой, на самом деле было свободой, а так называемая обретенная свобода стала не чем иным, как позолоченной клеткой.